Аврелии показалось, что кризис миновал.
— Вот так-то лучше, сынок, — произнесла она. — Так или иначе, ты должен готовиться к тому, чтобы вступить в свою жреческую должность.
Сжав губы, Цезарь-младший перевел унылый взгляд с изможденно-прекрасного лица матери на устало-красивое лицо отца и ни там, ни там не заметил искренней симпатии; более того, он не увидел даже понимания.
— Могу я идти? — спросил он.
— Только если будешь избегать всякого «бардая» и не станешь разлучаться с Луцием Декумием, — ответила Аврелия.
— Я хочу найти моего друга Гая Марция.
Он вышел через дверь, ведущую в сад.
— Бедный мальчик, — вздохнул Цезарь, который действительно кое-что понял.
— Ему следует остепениться, — твердо ответила Аврелия. — Я боюсь за него, Гай Юлий. Он не умеет вовремя остановиться.
* * *
Гай Марций был сыном всадника Гая Марция. Они с молодым Цезарем были ровесниками. Эти мальчики родились на противоположных сторонах внутреннего двора, который разделял апартаменты их родителей, и росли вместе. Их судьбы всегда различались, как и их детские мечты, но они знали друг друга так же хорошо, как братья, и любили друг друга больше, чем братья.
Гай Марций был меньше ростом, хрупкий, белокурый, с глазами газели и необычайно миловидным лицом, и он во всех отношениях являлся достойным сыном своего отца. Больше всего на свете Гая Марция притягивала коммерция и ее законы, и он намеревался посвятить этому свою жизнь. Он также очень любил возиться в саду, а потому его руки были постоянно зелеными.
Сейчас он, в хорошем настроении, копался на клумбе в углу внутреннего двора, когда заметил своего друга Цезаря и сразу же почувствовал, что произошла какая-то очень серьезная неприятность. Гай Марций положил садовую лопатку на землю и поднялся, отряхивая тунику (его мать очень не любила, когда он приходил домой грязным). А затем вытер об нее грязные руки — прощай, аккуратность!
— Что случилось? — спросил он друга.
— Поздравь меня, Пустула, — ответил Цезарь-младший звенящим голосом. — Я — новый фламин Юпитера!
— Ну и ну, — только и выговорил Марций, которого Цезарь-младший называл Пустулой — «пузырем»; прозвище это закрепилось за ним с раннего детства, поскольку он всегда был очень маленьким. — Вот ведь позорище, Павон.
Марций попытался вложить в эти слова как можно больше симпатии. У Цезаря-младшего тоже было прозвище: Марций придумал его после того, как однажды матери устроили для них и их сестер пикник на Пинцийском холме, где среди цветущего миндаля и ковра нарциссов расхаживали павлины, потряхивая пышными хвостами. С самого юного возраста у Цезаря появилась важная походка — такая же, как у павлина, и так же, как павлин, он любил охорашиваться.
Цезарь присел на корточки рядом с Гаем Марцием, изо всех сил сдерживая слезы. Все более отчетливо осознавал он безвыходность своего положения, и гнев уступал место грусти.
— А я надеялся получить венец из трав, будучи моложе, чем даже Квинт Серторий, — пожаловался Цезарь своему другу. — Я хотел стать величайшим полководцем в истории — более великим, чем сам Александр! Я рассчитывал стать консулом большее число раз, чем Гай Марий. Я собирался сделать свое величие безграничным!
— Ты обретешь свое величие как фламин Юпитера.
— Но не для себя. Люди уважают саму эту должность, а не того, кто ее занимает.
— Пойдем, — вздохнул Марций, — и поищем Луция Декумия.
Предложение было как нельзя кстати, и молодой Цезарь с живостью поднялся.
Пройдя через апартаменты Марция, они вышли на Малую Субуру и поднялись вдоль этой стороны здания к большому перекрестку на углу Малой Субуры и улицы Патрициев. Здесь, у острого угла треугольной инсулы Аврелии, находилась таверна, в которой вот уже двадцать лет безраздельно царил Луций Декумий. Он и сейчас находился там, разумеется. С Нового года он никуда не выходил, за исключением тех случаев, когда требовалось сопровождать Аврелию или ее детей.
— Неужели это Павон и Пустула? — приветливо воскликнул он, поднимаясь из-за стола, находившегося в глубине помещения. — Немного вина в вашу воду, а?
Ни Цезарь-младший, ни Марций еще не знали вкуса вина, а потому затрясли головами и плюхнулись на скамью напротив Луция Декумия, пока он наполнял два кубка водой.
— Ты выглядишь угрюмым. Зачем ты ходил к Гаю Марию? Что случилось? — спросил смотритель перекрестка Цезаря-младшего, и его проницательные глаза наполнились любовью.
— Гай Марий назначил меня фламином Юпитера.
Наконец-то мальчик дождался той реакции, которой так сильно желал. Луций Декумий был ошеломлен, а затем пришел в ярость:
— Мстительный старый демон!
— Вот именно.
— Если бы ты наблюдал за ним все эти месяцы, Павон, тебе удалось бы узнать его так же хорошо, как мне. Он именно мстительный старый демон. Он вовсе не дурак, пусть даже у него голова треснула изнутри.
— Что мне делать, Луций Декумий?
Довольно долго хозяин таверны не отвечал, задумчиво покусывая губы, после чего остановил пронзительный взгляд на лице Цезаря и улыбнулся.
— Ты поймешь это позже, Павон. Из-за чего ты хандришь? Никто лучше тебя не умеет организовать интригу или составить план. Ты заглядываешь в собственное будущее и не боишься его! Почему же сейчас ты так потрясен? Ведь это только удар, мальчик, и больше ничего. Я знаю тебя лучше, чем Гай Марий. И думаю, ты найдешь выход. Кроме того, молодой Цезарь, ведь это Рим, а не Александрия. И здесь всегда найдутся законные выходы из любой ситуации.
Гай Марций Пустула сидел молча и слушал. Его отец занимался делами и заключал различные сделки, так что он знал об этом лучше, чем кто-либо другой. И тем не менее… Дело Юлия Цезаря было куда более значительным, нежели какие-то там контракты и законы. Жречество храма Юпитера — превыше всех легальных лазеек, поскольку оно старше, чем законы Двенадцати таблиц, и Цезарь Павон слишком умен и начитан, чтобы не понимать этого.
Луций Декумий — тот наверняка это знал. Но, более чувствительный, чем родители Цезаря, он догадывался, как необходима сейчас молодому Цезарю хоть маленькая надежда. Иначе парень мог просто броситься на меч, к которому ему будет запрещено прикасаться. Гай Марий наверняка знал, что Цезарь-младший не относится к тому типу людей, которые годятся для фламината.
Он был необычайно суеверным мальчиком, но религия тяготила его. Ограниченный таким количеством правил и обычаев, он бы просто погиб. И он вполне способен был убить себя, чтобы избежать этих угнетающих его правил.
— Я должен жениться завтра утром, прежде чем пройду обряд инаугурации, — объявил Цезарь-младший.
— На Коссутии?
— Нет, не на ней. Она недостаточно хороша, чтобы быть фламиникой, Луций Декумий. Я бы женился на ней только ради денег. Но как фламин Юпитера я обязан жениться на патрицианке. И они намереваются всучить мне дочь Луция Цинны. Ей всего семь лет.
