Все это было прекрасно. Все возносили хвалы нашим цензорам, и мы надеялись, что столь прекрасное начало — залог их новых успехов. Вместо этого они принялись грызть друг друга. Обвинения, препирательства, причем прилюдно! Вплоть до открытого обмена оскорблениями, чему свидетелем стала половина Рима, собравшаяся во время перепалки вблизи этих двух.
Может быть, тебе неизвестно, что Красс Оратор увлекся рыбоводством. Он развел в своих поместьях многочисленные пруды и получает неплохой доход, поставляя свежую рыбу для официальных празднеств. Помнишь, когда-то Луций Сергий Ората начал разводить устриц? Оказывается, от устриц до угрей всего шаг, дорогой, Луций Корнелий!
Как мне будет не хватать этого римского шума и беспорядка! Но вернемся к Крассу Оратору и его рыбной ферме. Сначала это было чистой коммерцией. Но, будучи Крассом Оратором, он не мог не влюбиться в свою рыбу. Поэтому он расширил пруд и в своем здешнем римском имении и населил его всяческой рыбной экзотикой. Он сидит на краю пруда, болтает в воде пальцем и кормит подплывающих к нему рыб хлебом, креветками и прочей снедью. Особенной его любовью пользовался один карп, огромнейшая тварь, совершенно ручная — настолько, что выплывал к нему навстречу, едва он выходил в сад, — цвета олова и с чрезвычайно благородной мордой (настолько, конечно, насколько природа дозволяет подобное рыбе). И я нисколько не порицаю его за это увлечение, нисколько.
Отчего-то сей благородный карп издох, и Красс Оратор лишился сна и аппетита. Приходившие к нему в дом не принимались: им говорили, что Красс в горе. Однако некоторое время спустя он со скорбным лицом появился в обществе и возобновил свою деятельность в качестве цензора.
«Ха! — сказал великий понтифик при его появлении. — Ты не в траурной тоге? Я изумлен, Луций Лициний! Я слышал, что, когда ты кремировал своего усопшего карпа, ты сделал с него восковую маску и нанял актера, чтобы он плыл в ней к храму Венеры Либитины! И что ты соорудил ларец для ее хранения как маски одного из членов семьи!»
Красс Оратор величественно поднялся — весь их род обладает этой величественностью — и с презрением взглянул на своего коллегу-цензора. «Это правда, Гней Домиций, — надменно проговорил он, — что я оплакивал мою усопшую рыбу. Что говорит о моем благородном сердце — в отличие от твоего! Ты похоронил трех жен, но не пролил ни слезинки ни по одной из них!»
И это, Луций Корнелий, было концом их совместного цензорства. Жаль, но теперь, похоже, в ближайшие четыре года мы будем лишены справедливых цензоров. Новых выборов устраивать не собираются.
А теперь пора переходить к плохим новостям. Итак, я пишу накануне моей ссылки в Смирну. Я вижу, как вытянулось от изумления твое лицо! Публий Рутилий Руф, самый непогрешимый человек Рима, приговорен к ссылке? Да, это так. Некоторые люди никак не могут позабыть тех славных дел, которые мы с Квинтом Муцием Сцеволой провернули в Азии: так, Секст Перквитиний теперь не может конфисковать бесценные произведения искусства в уплату за долги. Будучи дядей Марка Ливия Друза, я также навлек на себя вражду этого негодяя Квинта Сервилия Цепиона. А через него — и Луция Марция Филиппа, подонка, который все еще собирается стать консулом. Конечно, никто не стал покушаться на Сцеволу — он слишком могуществен. Поэтому взялись за меня. Против меня было сфабриковано обвинение в том, что я — я! — получал взятки от граждан провинции Азия. Обвинителем выступил некто Апиций, который является приспешником Филиппа. Меня вызывались защищать возмущенные Квинт Муций Сцевола, Красс Оратор, Антоний Оратор и даже девяностодвухлетний авгур Сцевола. И даже пронырливый мальчишка Марк Туллий Цицерон, которого все таскают за собой на Форум, и тот захотел выступить в мою защиту.
Но я видел, Луций Корнелий, что все это тщетно. Судейской коллегии было хорошо заплачено (золотом Толозы?) за мое обвинение. Поэтому я отказался от защиты и защищал себя сам. Я льщу себя надеждой, что с достоинством и грацией. Спокойно. Единственным моим ассистентом был мой любимый племянник Гай Аврелий Котта, старший из трех сыновей Марка Котты. (Другой брат моей дорогой Аврелии, Луций Котта, выступал от обвинения, и родные с ним теперь не разговаривают.) Решение суда было предрешено, как я уже сказал. Я приговорен к ссылке, лишен гражданства, однако не лишен собственности. Моими последними словами была просьба дать мне отбыть ссылку среди народа, за интересы которого я пострадал, — в Смирне.
Я никогда не вернусь домой, Луций Корнелий. Я говорю это не в запале или из ущемленной гордости. Я не хочу более видеть города и народа, которые вынесли столь несправедливый приговор. Три четверти римлян оплакивают мою участь, но это не меняет сути дела: я лишен римского гражданства и сослан. Я не стану тешить самолюбие осудивших меня прошениями к Сенату о пересмотре решения. Я докажу, что я — истинно римлянин. Я подчиняюсь решению этого законно избранного суда как послушный гражданин.
Ко мне уже пришло письмо от этнарха Смирны, полное восторга по поводу того, что число их граждан вскоре пополнит Публий Рутилий Руф. Похоже, к моему приезду там готовят настоящий праздник. Странные люди!
Не сожалей обо мне слишком сильно, Луций Корнелий. Смирна уже обещала мне щедрые средства на содержание, хороший дом и слуг. Род Рутилиев в Риме еще многочислен: мой сын племянники, братья. Но отныне я буду носить греческую хламиду и греческие сандалии, так как лишен титула, позволяющего мне носить тогу. Не заедешь ли встретиться со мной по пути домой? Больше всего меня печалит, что ни один друг на всем восточном побережье Внутреннего моря не навестит меня в Смирне!
Теперь я стану писать. Всерьез. Никаких военных стратегий, планов и тактик. Я стану биографом. Планирую начать с биографии Метелла Нумидийского Свинки, добавив в нее чего-нибудь остренького. Затем я перейду к биографии Катула Цезаря. Вот тут я повеселюсь!.. Так собирайся домой и не забудь навестить меня в Смирне, Луций Корнелий! Мне нужно расспросить у тебя кое о чем, я ведь собираю материал для моих будущих биографий.
Никогда ранее Сулла не проявлял особой симпатии к Публию Рутилию Руфу, но, отложив в сторону письмо, он почувствовал, как на глаза его наворачиваются слезы. И он дал себе клятву: когда-нибудь, когда он — величайший человек в мире — станет главой Рима, он сполна отплатит таким людям, как Цепион и Филипп. А также Сексту Перквитинию, этому жирному борову.
Однако когда Сулла-младший пришел к отцу, то застал его в полнейшем спокойствии.
— Я готов ехать, — сказал Сулла сыну. — Но прошу, напомни мне, что по пути нам необходимо посетить Смирну. Я должен увидеться со старым другом и пообещать ему, что буду держать его в курсе римских событий.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
За то время, что Луций Корнелий Сулла провел на Востоке, Гай Марий и Публий Рутилий Руф сумели провести постановление, которым приостанавливалась деятельность чрезвычайных судов, учрежденных законом Лициния Муция. И Марк Ливий Друз почувствовал себя на коне.
