Но для Суллы подчинение Нолы было знаком. Теперь он мог Уйти. Удача до самого конца не покинула его. Место, где он завоевал венец из трав, больше не существовало. Так что в мае и июне его имущество перевозили в Мизены, а команда строителей завершала работы над некоторыми сооружениями, составлявшими украшение мизенской виллы: небольшим театром, красивым парком с лесистыми долинами, водопадами, множеством фонтанов и глубоким прудом, а также несколькими дополнительными помещениями, очевидно предназначенными для вечеринок. Не говоря уже о шести гостевых апартаментах, убранных с такой роскошью, что все в Мизенах недоумевали: кого собирается развлекать Сулла? Царя парфян?
Затем наступил квинктилий и последние из серии шутовских выборов Суллы. К досаде Катула, он стал младшим консулом. Старшим был назначен Марк Эмилий Лепид, чего никто не ожидал в свете его независимого поведения в Сенате с тех пор, как Сулла стал диктатором.
В начале месяца Валерия Мессала и близнецы уехали за город, в Кампанию. На вилле все было готово. В Риме никто не ожидал никаких сюрпризов. Сулла уйдет — как он пришел и правил — окруженный глубокой респектабельностью и торжествами. Рим готовился проститься со своим первым за сто двадцать лет диктатором и первым, который оставался у власти более шести месяцев.
Ludi Apollinares, Аполлоновы игры, впервые поставленные дальним предком Суллы, наступили и прошли. И выборы тоже миновали. На следующий день огромная толпа собралась на Нижнем Римском Форуме, чтобы стать свидетелем того, как диктатор Сулла сложит с себя полномочия, принятые им же самим. Он собирался сделать это публично, а не в курии Гостилия, — с ростры, через час после рассвета.
Сулла провел церемонию с достоинством и впечатляющим величием. Сначала он с величайшей учтивостью и дорогими подарками отпустил своих ликторов. Потом обратился к толпе с ростры, а затем прошел с выборщиками на Марсово поле, где присутствовал при отмене закона Флакка, принцепса Сената, в соответствии с которым он был назначен диктатором. Из Центуриатного собрания Сулла ушел частным лицом, без власти и официального auctoritas.
— Я хотел бы, чтобы кто-нибудь из вас проводил меня, когда я буду уезжать из Рима, — обратился бывший диктатор к Ватии, Аппию Клавдию, Катулу, Лепиду, Цетегу, Филиппу. — Будьте у Капенских ворот завтра через час после рассвета. Только там, помните! Посмотрите, как я буду прощаться с Римом.
Конечно, они в точности выполнили просьбу. Сулла теперь мог стать частным лицом, лишенным власти, но он пробыл диктатором слишком долго, чтобы кто-то поверил в то, что он и правда лишился власти. Сулла будет опасен до последних дней своей жизни.
Поэтому все, кого пригласили, послушно явились к Капенским воротам. Но троих самых любимых протеже Суллы — Лукулла, Мамерка и Помпея — не было в Риме. Лукулл был занят приготовлениями к Играм в сентябре, Мамерк находился в Кумах, а Помпей вернулся в Пицен ждать рождения своего первого ребенка. Когда Помпей потом узнал о событиях, развернувшихся у Капенских ворот, он обрадовался тому, что его там не было. А Лукулл и Мамерк, наоборот, сожалели.
Рыночная площадь за воротами была битком забита людьми, занятыми своими обычными делами: там продавали, покупали, торговали вразнос, прогуливались, флиртовали, ели. Конечно, на группу людей, одетых в одинаковые тоги с пурпурными каймами, смотрели с любопытством. Обычный град громких унизительных оскорблений сыпался со всех сторон на головы этих представителей высшего класса. Но курульные сенаторы все это слышали уже много раз и не обращали внимания на выкрики из толпы. Стоя возле ворот, они ждали, переговариваясь.
Вскоре послышалась музыка — трубы, маленькие барабаны, мелодичные флейты. Все это звучало в веселом, разгульном ритме. Толпа заволновалась, расступилась в изумлении, пропуская процессию, появившуюся со стороны Палатина. Сначала выступили украшенные цветами проститутки в огненно-ярких тогах, звеня тамбуринами. Они погружали руки в распухшие пазухи своих тог и бросали на дорогу лепестки роз. За ними шли чудища, карлики с лицами, вымазанными штукатуркой или размалеванными; некоторые были в рогатых масках с колокольчиками. Они прыгали на кривых ногах, одетые в радужные шутовские костюмы centunculi — платья из тряпья. За ними шагали музыканты, одни из которых были прикрыты лишь цветами, а другие наряжены сатирами или евнухами. В середине, в окружении смеющихся, пляшущих детей, брел, пошатываясь, жирный и пьяный осел с позолоченными копытами и гирляндой из роз на шее. Его длинные уши высовывались из отверстий, проделанных в Широкополой плетеной шляпе. На спине животного, покрытой пурпурным одеялом, развалился столь же пьяный Сулла. Он размахивал золотым кубком, из которого выплескивалось вино. Бывший диктатор оделся в тунику из тирского пурпура, вышитую золотом. Цветы оплетали его шею и голову. Рядом с ослом ступала очень красивая женщина… точнее, переодетый мужчина. У него были густые черные волосы, чуть тронутые сединой. Полупрозрачное желто-оранжевое женское платье не скрывало его мужественной фигуры. Он нес большой золоченый кувшин, и каждый раз, когда Сулла протягивал ему кубок, наполнял его пурпурной жидкостью, расплескивая ее во все стороны.
Поскольку дорога к воротам была покатой, процессия набрала некоторое ускорение, так что, когда перед ними показалась арка и Сулла стал, шамкая, вопить, чтобы остановились, все кругом попадали, визжа и хохоча. Женщины завалились, взметнув ноги вверх, и их волосатые прелести явились всем на обозрение. Осел зашатался и уткнулся в ограждение фонтана. Сулла покачнулся и медленно рухнул на сильные руки идущего рядом человека с кувшином. Наконец, восстановив равновесие, бывший диктатор зашагал к стоявшей в недоумении группе курульных сенаторов, но, проходя мимо отчаянно дрыгающей пары прелестных женских ножек, он остановился, наклонился и сунул палец в cunnus, к радостному удовольствию женщины.
Когда эскорт вновь поднялся и собрался, распевая и продолжая играть и плясать, Сулла предстал перед консулами. Одной рукой он обнимал своего красивого помощника, а другой приветственно размахивал кубком.
— Тихо! — рявкнул он танцорам и музыкантам.
Все мгновенно стихли.
— Наконец-то он наступил! — крикнул Сулла, обращаясь неизвестно к кому, наверное к небу. — Мой первый день свободы!
Золотой кубок описывал круги в воздухе, а густо накрашенный рот демонстрировал голые десны, обнаженные в широкой счастливой улыбке. Лицо под дурацким рыжим париком было выкрашено белым. Белыми были и пятна здоровой кожи на лице, а лилово-синие шрамы замаскировались. Но эффект был несколько испорчен тем, что краска на губах, собранных в куриную гузку, расползлась множеством глубоких борозд под носом и на подбородке. И это делало лицо Суллы похожим на кровавую рану, небрежно стянутую крупными красными стежками. Но беззубый рот улыбался, улыбался, улыбался. Сулла был пьян, и ему было на все наплевать.
— Уже больше тридцати лет, — обратился он к онемевшим Ватии и Аппию Клавдию, — я подавлял свою природу. Я отказывал себе в любви и удовольствиях. Сначала — ради своего имени и амбиций, а потом, когда все уже было достигнуто, — ради Рима. Но теперь все кончено. Кончено, кончено, кончено! Отныне я отдаю Рим вам — всем вам, маленьким, самоуверенным людишкам с куриными мозгами. Вам снова предоставляется возможность изливать свою желчь на бедную страну: выбирать не тех, кого нужно, по-глупому тратить общественные деньги, думать не о будущем государства, а о собственных безмерно раздутых интересах. Я предсказываю вам, что за тридцать лет жизни одного поколения вы и те, кто придет после вас, — вы все нанесете Риму непоправимый ущерб!
