— Мы будем счастливы дать тебе все, что нужно, Марк Туллий, — сказал Гиерон. — Думаю, сейчас как раз время обсудить твой гонорар. Кроме денег, мы почти ничего не можем тебе дать. Я понимаю, что римские юристы не хотят брать наличными — слишком просто для цензоров проследить сумму. Произведения искусства и тому подобные вещи — обычная плата, я знаю. Но у нас ничего не осталось, что было бы достойно тебя.
— Об этом не беспокойтесь! — весело сказал Цицерон. — Я точно знаю, что я хочу в качестве гонорара. Я намерен на следующий год баллотироваться на должность плебейского эдила, и у меня есть шанс быть выбранным. Но я не могу соревноваться с богатыми людьми, которые обычно становятся эдилами. Однако я смогу добиться большой популярности, если стану продавать зерно по дешевой цене. Заплатите мне зерном, Гиерон, — это единственное золото, которое появляется из земли ежегодно. Я куплю его у вас, заплатив из эдиловых штрафов. Но это будет не более двух сестерциев за модий. Если вы гарантируете продать мне зерно за эту цену, то другой платы не нужно. При условии, конечно, что я выиграю ваше дело.
— Договорились! — мгновенно согласился Гиерон и стал выписывать чек в свой банк на десять талантов на имя Цицерона.
* * *
Марк и Луций Цицерон находились в отъезде ровно пятьдесят дней, во время которых они работали, без устали собирая свидетелей и улики. И хотя губернатор, разные пираты, магистраты Сиракуз и Мессаны, а также несколько римлян — сборщиков налогов пытались помешать им, значительно больше людей (некоторые из них пользовались большим влиянием) были заинтересованы помочь им. В то время как квесторские записи в Сиракузах либо отсутствовали, либо были крайне скудны, в Лилибее улик нашлось предостаточно. Появились свидетели — счетоводы, торговцы, не говоря уже о крестьянах, выращивающих зерно. И Фортуна не покидала Цицерона. Когда настало время возвращаться домой и оставалось только четыре дня из пятидесяти, погода стояла такая хорошая, что Марк Туллий, Луций и все свидетели вместе с записями смогли доехать до Остии в легкой, открытой шлюпке. Они прибыли в Рим в последний день июня. Оставался месяц, чтобы привести дело в порядок и выстроить обвинение.
В течение этого месяца Цицерон стал кандидатом в плебейские эдилы и работал над судебным процессом. Каким образом ему все удалось сделать так быстро, он так и не понял. Но истина заключалась в том, что Цицерон никогда не работал лучше, чем в те дни, когда его стол был завален работой. Самого Цицерона скрывал ворох свитков и табличек. Решения возникали, как молнии, все вставало на свои места, серебряный язык и золотой голос выдавали вдруг остроумные и мудрые мысли. Красивая голова, такая массивная, поражала всех своим благородством. И удивительный человек, который иногда сжимался от страха в самом темном уголке личности Цицерона, вставал в полный рост. В течение этого месяца он даже придумал совершенно новый метод ведения дела, который сделал то, что римскому судопроизводству до сих пор никогда не удавалось, — представить присяжным огромную массу тяжких, убийственных улик так быстро и эффективно, что защите нечего было сказать.
Возвращение Цицерона из Сицилии, такое стремительное, что казалось, с момента отъезда минуло всего несколько дней, неприятно поразило Гортензия. Подготовить дело против несчастного Квинта Куртия оказалось не так просто, как предполагал Гортензий. Даже с помощью Варрона Лукулла, Аттика и целого города Афины. Однако, спокойно поразмыслив, Гортензий убедил себя, что Цицерон блефует. Он не мог быть готовым раньше сентября, и это — самое раннее!
При возвращении в Рим Цицерон не все нашел благополучным. Метелл и его младший брат проделали большую работу с его сицилийскими клиентами, которые теперь были уверены, что Цицерон потерял интерес к их делу — он якобы взял огромную взятку от Гая Верреса, нашептывал Метелл через тщательно подобранных агентов. Цицерону понадобилось несколько раз побеседовать с Гиероном и его коллегами, чтобы узнать, почему все они дрожат перед ним. А когда он узнал правду, устранить их страхи было нетрудно.
Квинктилий принес с собой выборы — сначала курульные выборы Центуриатного собрания. Что касается дела Цицерона, результаты оказались печальными. Гортензий и Метелл стали консулами на следующий год. Марк Цецилий вновь сделался претором. Затем состоялись выборы в Трибутное собрание. Тот факт, что Цезарь был выбран квестором, заняв первую строчку в результатах, едва подействовал на сознание Цицерона. Наступил двадцать седьмой день квинктилия, и Цицерон был назван плебейским эдилом вместе с Марком Цезонием. Они считали, что им хорошо будет работать вместе, и Цицерон был очень рад тому, что его коллега — зажиточный человек.
Благодаря действующим консулам Помпею и Крассу в Риме в то лето происходило так много всего, что выборы прошли незаметно. Вместо того чтобы нарочно раздувать их значение, чиновники и Сенат хотели как можно быстрее покончить с выборами и забыть о них. Поэтому на следующий день после выборов в Плебейское собрание были брошены жребии — распределить, чем именно каждый из новоизбранных магистратов будет заниматься в следующем году. Неудивительно, что жребий волшебным образом предоставил Марку Метеллу суд по делам о вымогательствах. Все было теперь подготовлено к тому, чтобы в начале нового года освободить Гая Верреса.
А в последний день квинктилия Цицерон нанес удар. Поскольку по графику никаких собраний в комициях не было, трибунал городского претора был открыт, и Луций Аврелий Котта присутствовал там. В сопровождении своих клиентов Цицерон пришел туда и объявил, что он полностью подготовил дело против Гая Верреса. Марк Туллий потребовал, чтобы Луций Котта и председатель суда по делам о вымогательствах, Маний Ацилий Глабрион, назначили день слушания. И чем скорее, тем лучше.
Весь Сенат, затаив дыхание, наблюдал поединок между Цицероном и Гортензием. Фракция Цецилия Метелла находилась в меньшинстве. Ни Луций Котта, ни Глабрион к ней не принадлежали. Фактически большинство почтенных отцов-сенаторов умирали от желания посмотреть, как Цицерон расстроит сложнейший многоступенчатый план по освобождению Гая Верреса, разработанный Гортензием и Метеллами. Поэтому Луций Котта и Глабрион с удовольствием пошли навстречу Цицерону и назначили слушание на возможно ранний срок.
Первые два дня секстилия приходились на feriae — праздники, что отнюдь не препятствовало слушанию уголовных дел. Но третий день оказался труднее: в этот день должна была состояться процессия Распятых Собак. Когда галлы вторглись в Рим и попытались установить предмостное укрепление на Капитолии (это случилось четыреста лет назад), римские сторожевые псы не залаяли. И только гогот священных гусей разбудил консула Марка Манлия и позволил ему воспрепятствовать попытке варваров проникнуть в Вечный город. С той ночи в день годовщины торжественная кавалькада шествовала вокруг Большого Цирка. Девять собак распинали на девяти крестах, сделанных из старого дерева, а одного гуся украшали гирляндой и несли на пурпурных носилках в память о предательстве собак и героизме гусей. Такой день не подходил для слушания уголовного дела. Собаки были животными преисподней.
Поэтому суд был назначен на пятый день секстилия, когда в Риме стояло жаркое лето и по городу болталось множество гостей, которые собрались на специальные угощения и развлечения, устроенные Помпеем и Крассом. Жесткое соревнование, но никто не сомневался, что суд над Гаем Верресом привлечет немало любопытных, даже если он займет все время народного пира, организованного Крассом, и победных игрищ Помпея.
