— Значит, ты ненавидишь свою жреческую должность, а? — спросил Сулла.
— Я ее ненавижу.
— И все же Гай Марий настолько боялся мальчика, что связал его этой должностью.
— Могло показаться и так.
— Помню, в семье говорили, будто ты был очень умный и мог свободно читать, разбираясь в любом почерке. Можешь?
— Да.
Подойдя к столу, Сулла порылся в документах и письмах, отыскал нужный и протянул Цезарю:
— Читай.
Взглянув на написанное, Цезарь понял, почему Сулла выбрал для испытания именно это письмо. Написано было отвратительно: буквы налезали одна на другую, знаки препинания отсутствовали, так что текст представлял собой сплошные бессмысленные каракули:
Ты меня не знаешь Сулла но я хочу тебе кое-что сказать и это то что есть один человек из Лукании по имени Марк Апоний у которого есть в Риме богатое имущество и я просто хочу чтобы ты знал что Марк Красс включил этого человека Апония в список чтобы захапать его имущество по дешевке на аукционе и это он сделал ради двух тысяч сестерциев,
Друг
Цезарь закончил читать и посмотрел на Суллу. Глаза его весело блестели.
Сулла, откинув голову, расхохотался.
— Я так и думал! И мой секретарь тоже предполагал нечто подобное. Спасибо, Цезарь. Ты ведь раньше не видел этого письма и не мог подготовиться?
— Совершенно верно.
— Ужасно, когда не можешь все делать сам, — сдержанно заметил Сулла. — Это самое плохое, что есть в должности диктатора. Я вынужден использовать агентов — задача слишком трудная. Человеку, упомянутому в письме, я доверял. Я знал, что он жаден, но не подозревал, что жадность его до такой степени вопиющая.
— В Субуре все знают Марка Лициния Красса.
— В связи с его поджогами — горящими инсулами?
— Да. Его пожарные команды прибывают не прежде, чем он дешево купит имущество погорельцев, и только после этого гасят огонь. Красс становится самым богатым домовладельцем в Субуре. И самым непопулярным. Но на инсулу моей матери он рук не наложит! — поклялся Цезарь.
— На имуществе внесенных в списки он тоже больше не разживется, — резко проговорил Сулла. — Он порочит мое имя. Я предупреждал его! Он не послушал. Я больше не хочу его видеть. Пусть хоть сдохнет.
Неловко было выслушивать все это. Какое дело Цезарю до неприятностей диктатора, связанных с его агентами? У Рима больше никогда не будет диктатора! Но Цезарь все ждал, надеясь, что рано или поздно Сулла перейдет к делу. Он чувствовал, что все эти посторонние разговоры были просто способом испытать его терпение, а возможно, и помучить.
— Твоя мать не знает этого и ты тоже, но я не приказывал убивать тебя, — заговорил диктатор.
Цезарь удивленно посмотрел на Суллу:
— Не приказывал? Но некий Луций Корнелий Фагит говорил Рии совсем другое! Он ушел с тремя талантами из денег моей матери — якобы за то, что пощадил меня, когда я был болен. Ты только что говорил мне, как ужасно быть вынужденным прибегать к услугам агентов, потому что они становятся жадными. Что ж, как вверху, так и внизу.
— Я запомню имя агента, и твоей матери вернут эти деньги, — сказал Сулла, явно рассерженный, — но дело не в этом. Дело в том, что я вообще не приказывал тебя убивать! Я приказал доставить тебя ко мне живым, чтобы задать те вопросы, которые я сейчас задавал.
— А после этого убить меня.
— Сначала я так и собирался.
— Но теперь ты дал слово, что не убьешь меня.
— Не думаю, что ты изменил свое решение относительно развода с дочерью Цинны.
— Нет. Я никогда не разведусь с ней.
— Это ставит Рим перед трудной проблемой. Я не могу приказать убить тебя, ты не хочешь быть фламином Юпитера, ты не разведешься с дочерью Цинны, потому что она — способ избавиться от жреческих обязанностей. И не трудись пускаться в высокопарные рассуждения о чести, этике, принципах!
И вдруг его изрытое болезнью лицо стало таким невероятно старым… Губы втянулись внутрь беззубого рта, потом зашлепали, словно что-то обсуждали сами с собою. Сулла был похож на Сатурна, размышлявшего, проглотить ли целиком очередного ребенка.
— Твоя мать рассказала тебе о том, что здесь произошло?
— Только то, что ты пощадил меня. Ты же ее знаешь.
— Аврелия — необыкновенная личность. Ей нужно было родиться мужчиной.
Самая обаятельная в мире улыбка озарила лицо Цезаря.
— Ты все время это говоришь! Должен признаться, я рад, что она — женщина.
— Я тоже, я тоже! Если бы она была мужчиной, мне пришлось бы приглядывать за своими лаврами. — Сулла хлопнул себя по бедрам и наклонился вперед. — Итак, мой дорогой Цезарь, ты продолжаешь оставаться проблемой для всех жреческих коллегий. Что нам с тобой делать?
— Освободи меня от фламината, Луций Корнелий. Больше ты ничего не сможешь для меня сделать, разве что убить меня, а это будет означать нарушение данного тобою слова. Я не верю, что ты нарушишь его.
— Почему ты так уверен, что я сдержу обещание?
Цезарь удивленно поднял брови:
— Я — патриций, как и ты! Но что еще важнее, я — из Юлиев. Ты никогда не нарушишь слова, данного такому высокорожденному патрицию, как я.
— Да, это верно. — Диктатор откинулся в кресле. — Члены коллегии жрецов постановили, Гай Юлий Цезарь, освободить тебя от фламината, как ты и предполагал. Я не могу говорить за других, но в состоянии сообщить тебе, почему лично я принял это решение. Я думаю, что Юпитер Величайший не хочет, чтобы ты был его специальным жрецом. Возможно, у него в отношении тебя другие планы. Не исключено, что вся эта история с пожаром храма — его способ освободить тебя. В точности я этого не знаю. Я лишь ощущаю — нутром. Гай Марий был самым длинным испытанием в моей жизни — словно греческая Немезида. Так или иначе, ему удалось испортить мои самые лучшие дни. И по причинам, в которые я не хочу вдаваться, Гай Марий приложил огромные усилия, чтобы посадить на цепь тебя. Я вот что скажу тебе, Цезарь. Если он хотел посадить тебя на цепь, то я намерен тебя освободить. Я настаиваю на том, чтобы посмеяться последним. И ты — моя возможность посмеяться над старым Гаем Марием.
Никогда Цезарь не ожидал спасения от жрецов. Гай Марий приковал его, а Сулла освободит. Пристально глядя на Суллу, Цезарь твердо убедился в том, что его отпускают только по этой самой причине: Сулла хотел посмеяться последним. Итак, в конце концов, Гай Марий сам оказался виновником своего поражения.
— Я и мои коллеги-жрецы — мы находим, что в ритуалах твоего посвящения во фламины Юпитера могли быть упущения. Некоторые из нас присутствовали на этой церемонии, и никто из этих очевидцев сейчас не может быть абсолютно уверен в том, что не было ни одной ошибки. Достаточно лишь сомнения, если принять во внимание кровавый ужас тех дней. Поэтому мы согласились в том, что тебя следует освободить. Однако пока ты жив, мы не можем назначить другого фламина Юпитера, просто из опасения, чтобы не было ни одной ошибки. — Сулла положил ладони на стол. — Лучше всего использовать оговорку, избавляющую от ответственности. Существовать без фламина Юпитера — серьезное неудобство, но Юпитер Наилучший Величайший — это Рим, а ему нравится, чтобы все было по закону. Поэтому, пока ты жив, Гай Юлий Цезарь, другие жрецы будут исполнять твой долг, служа Юпитеру.
