Затем принцепс Сената Мамерк сломал печати на письмах и прочитал их. Это немного разрядило напряжение.
Желая сыграть роль великого юриста, стремившегося докопаться до истины, Цицерон сначала стал задавать вопросы Гаю Цетегу. Но, увы, Цетег сломался и сразу же признался во всем.
Следующим был Статилий — результат тот же.
После этого наступила очередь Лентула Суры, который также во всем публично покаялся, даже не ожидая, пока ему зададут вопросы.
Габиний Капитон некоторое время сопротивлялся, но раскололся, едва Цицерон приступил к допросу.
И наконец настала очередь Марка Цепария, который вдруг разрыдался так, что еле смог говорить.
Хотя это далось Катулу тяжко, но, когда все закончилось, он поблагодарил столь блестящего и бдительного старшего консула Рима. Чувствовалось, что ему трудно говорить, но слова звучали ясно, отчетливо — не менее четко, чем признания Цепария.
— Я приветствую тебя как pater patriae, отца нашей отчизны! — вдруг воскликнул Катон.
— Он это серьезно или насмехается? — спросил Силан Цезаря.
— С Катоном ничего определенного сказать нельзя.
Цицерону дали полномочия арестовать заговорщиков, которые отсутствовали. После этого присутствующих заговорщиков предстояло распределить под охрану сенаторов.
— Я возьму Лентула Суру, — печально сказал Луций Цезарь. — Он мой зять. Может быть, его следовало бы отправить к другому Лентулу, но по праву он должен находиться у меня.
— Я возьму Габиния Капитона, — сказал Красc.
— Я — Статилия, — сказал Цезарь.
— Дайте мне Цетега-младшего, — сказал старый Гней Теренций.
— А как мы поступим с действующим претором, который также оказался изменником? — спросил Силан, совсем посеревший в духоте.
— Он должен снять с себя знаки отличия и распустить своих ликторов, — распорядился Цицерон.
— Не думаю, что это законно, — возразил Цезарь немного устало. — Никто не может досрочно снять с должности курульного магистрата. Строго говоря, ты не можешь его арестовать.
— Мы можем это сделать в соответствии с senatus consultum ultimum! — резко ответил уязвленный Цицерон. Почему Цезарь всегда придирается — законно, не законно? — Если ты предпочитаешь строгую законность, не называй это досрочным снятием с должности! Считай это досрочным снятием с него курульных украшений!
Здесь Красc, утомленный теснотой и мечтающий выйти поскорее из храма, прервал этот язвительный обмен репликами и предложил устроить публичный праздник благодарения в честь бескровного раскрытия заговора в стенах города, не упомянув при этом имени Цицерона.
— Раз уж ты выдвинул такое предложение, Красc, почему ты не предложишь заодно гражданский венец нашему дорогому Марку Туллию Цицерону? — съязвил Попликола.
— Ну уж это — явная ирония, — сказал Силан Цезарю.
— О-о, хвала богам, наконец-то он закрывает собрание, — был ответ Цезаря. — Неужели он не мог устроить разбирательство в храме Юпитера Статора или Беллоны?
— Завтра, здесь, во втором часу дня! — крикнул Цицерон под всеобщий стон, а затем быстро вышел из храма, взошел на ростру и произнес успокоительную речь перед огромной толпой, жаждавшей известий.
— Я не знаю, почему он так спешит, — сказал Красc Цезарю, пока они стояли, разминая затекшие мускулы и полной грудью вдыхая свежий воздух. — Ведь он не может сейчас вернуться домой. Его жена отмечает сегодня праздник в честь Bona Dea, Благой богини.
— Да, конечно, — вздохнул Цезарь. — Мои жена и мать тоже там, не говоря уж о моих весталках. Думаю, и Юлия с ними. Она становится взрослой.
— Вот бы и Цицерон тоже повзрослел.
— Перестань, Красc! Наконец-то он в своей стихии! Дай ты ему насладиться его маленькой победой. Фактически это был не очень крупный заговор, и шансов на успех у него было не больше, чем у фавна Пана с его козлиными копытами, рогами и хвостом в состязании в музыкальном искусстве с Аполлоном. Буря в бутылке, не больше.
— Пан против Аполлона? Но ведь Пан победил, не так ли?
— Только потому, что судьей был Мидас, царь Фригии. И за это Аполлон наградил его ослиными ушами.
— Судит всегда Мидас, Цезарь.
— Власть золота.
— Именно.
Они направились в верхнюю часть Форума. Их нисколько не интересовало, с какой речью Цицерон обратился к народу.
— Разумеется, твой род тоже в этом замешан, — сказал Красc, когда Цезарь не пошел по Священной улице, а направился вместе с ним к Палатину.
— Ты прав. Одна очень глупая кузина и ее трое здоровенных глупых сынков.
— Ты думаешь, она будет в доме Луция Цезаря?
— Конечно нет. Луций Цезарь слишком тщательно соблюдает формальности. У него сейчас под охраной находится муж его родной сестры. Поскольку моя мать на празднике в доме Цицерона, думаю, я загляну к Луцию и скажу ему, что иду навестить Юлию Антонию.
— Не завидую тебе, — усмехнулся Красc.
— Поверишь ли: я сам себе не завидую!
Цезарь услышал голос Юлии Антонии, еще не успев постучать в дверь очень красивого дома Лентула Суры, и расправил плечи. Ну почему именно сегодня понадобилось отмечать праздник Bona Dea? Все подруги Юлии Антонии собрались в доме Цицерона. Bona Dea — не такое божество, которым можно пренебречь ради бедствующей подруги.
Трое сыновей Антония Кретика ухаживали за своей матерью с терпением и добротой, удивившей Цезаря. Увидев Цезаря, она проворно вскочила и бросилась ему на грудь.
— О, кузен! — зарыдала она. — Что мне делать? Куда я пойду? Они конфискуют все имущество Суры! У меня даже не будет крыши над головой!
— Оставь его в покое, мама, — сказал Марк Антоний, ее старший сын, отрывая пальцы матери, вцепившиеся в Цезаря, и усаживая ее обратно в кресло. — Сиди и постарайся сдерживать себя. Это не поможет нам выйти из нашего положения.
Юлия Антония повиновалась, вероятно потому, что уже совсем выбилась из сил. Ее самый младший сын Луций, довольно жирный и неуклюжий парень, сел в кресло рядом с ней, взял ее руки в свои и стал ее успокаивать.
— Теперь его очередь, — кратко объяснил Антоний и повел Цезаря в перистиль, где к ним присоединился средний сын Гай.
— Жаль, что Корнелии Лентулы составляют сейчас большинство из Корнелиев в Сенате, — сказал Цезарь.
— И никому из них не хочется признаваться, что в семье появился изменник, — угрюмо отозвался Марк Антоний. — А он — изменник?
— Без всякого сомнения, Антоний.
— Ты уверен?
— Я только что это сказал! В чем дело? Беспокоишься, что тебя тоже сочтут замешанным? — спросил Цезарь, вдруг почувствовав тревогу.
