— Да, это так, — подтвердила Аврелия.
И, ничего не упуская, она рассказала Юлии о событиях в храме Согласия.
— Мой отец и мать Брута, — медленно проговорила Юлия. — Невероятно! — Она засмеялась. — Но какой же он скрытный, бабушка! Все это время ни я, ни Брут даже не подозревали. Что он в ней нашел?
— Тебе она никогда не нравилась.
— Да, действительно.
— Что ж, это можно понять. Ведь ты — на стороне Брута, поэтому Сервилия и не может тебе понравиться.
— А тебе?
— В некоторых отношениях она мне, пожалуй, нравится.
— Но папа говорил мне, что она ему неприятна, а он не врет.
— Она определенно ему не по сердцу. Я не знаю, да, честно говоря, и не хочу знать, что привязывает его к ней. Знаю только, что это «что-то» очень сильно.
— Наверное, она чрезвычайно хороша в постели.
— Юлия!
— Я уже не ребенок, — хихикнула Юлия. — И у меня есть уши.
— Чтобы слушать, что говорят в портике Маргарита?
— Нет, чтобы слушать, что говорят в комнатах моей мачехи.
Аврелия грозно выпрямилась.
— Скоро я положу этому конец!
— Не надо, бабушка, пожалуйста! — воскликнула Юлия, взяв бабушку за руку. — Ты не должна винить бедную Помпею! И во всяком случае, это не она. Это ее подружки. Конечно, я еще не взрослая, но я всегда считала себя старше и умнее Помпеи. Она, как хорошенький щенок, сидит там, помахивая хвостиком, с улыбкой от уха до уха, а разговоры плывут где-то высоко над ее головой, слишком озабоченной тем, как бы всем угодить и принять во всем участие. Они ужасно мучают ее, эти Клодий и Фульвия. А Помпея даже не может понять, какие они жестокие. — Юлия стала серьезной. — Я очень люблю папу и не хочу слышать ни единого плохого слова о нем, но и он тоже с ней жесток. О, я понимаю почему! Она слишком глупа для него. Ты знаешь, им нельзя было жениться.
— Это я виновата.
— Я уверена, что имелись серьезные причины для этого, — мягко проговорила Юлия и вздохнула. — Но если бы ты выбрала кого-нибудь поумнее, чем Помпея Сулла!
— Я выбрала ее, — сердито сказала Аврелия, — потому что мне ее предложили для Цезаря и потому что мне казалось, это — единственный способ быть уверенной в том, что Цезарь не женится на Сервилии.
В последующие дни выяснилось, что большое количество членов Сената предпочли не находиться на Нижнем Форуме и не быть свидетелями казни Лентула Суры и других.
Одним из таких был будущий старший консул Децим Юний Силан. Другим — будущий плебейский трибун Марк Порций Катон.
Силан дошел до своего дома раньше Катона, которого задерживали люди, желавшие поздравить его с очень хорошей речью и с тем, как он противостоял Цезарю.
Тот факт, что Силан сам вынужден был открывать дверь своего дома, подготовил его к тому, что он увидел внутри: пустой атрий без единого слуги. Полная тишина. Значит, все слуги уже знали о том, что случилось во время дебатов. Но знала ли об этом Сервилия? Знал ли Брут? С осунувшимся лицом, чувствуя острую боль в кишечнике, Силан с трудом распрямился и вошел в гостиную жены.
Она находилась там. Сосредоточенно изучала счета Брута. Услышав шаги, Сервилия подняла голову и с раздражением посмотрела на мужа.
— Да, да, в чем дело? — недовольно спросила она.
— Ты не знаешь, — констатировал он.
— Чего?
— Что твое послание Цезарю попало не в те руки.
Глаза ее стали огромными.
— Что ты хочешь сказать?
— Твой ценный слуга, которого ты так любишь посылать с поручениями, потому что он так умно подлизывается к тебе, оказался недостаточно умен, — проговорил Силан. Сервилия никогда прежде не слышала, чтобы голос мужа звучал так твердо. — Он явился в храм, даже не подумав подождать. Он передал Цезарю твою записку в наихудший момент — когда твой высокочтимый сводный брат Катон обвинял Цезаря как тайного руководителя заговора Катилины. И когда Катон увидел, что Цезарь читает только что полученную записку, он потребовал, чтобы Цезарь предъявил ее всей Палате. Видишь ли, он подумал, что она содержит свидетельство измены Цезаря.
— И Цезарь прочитал записку, — монотонным голосом произнесла Сервилия.
— Успокойся, моя дорогая! Неужели после стольких лет вашей связи ты так и не узнала Цезаря? — спросил Силан, скривив губы. — Он не так прост и умеет владеть собой. Нет! Если кто-то и вышел победителем из этой ситуации, так это Цезарь. Конечно, Цезарь! Он просто улыбнулся Катону и сказал, что, по его мнению, Катон предпочтет сохранить содержание записки в тайне. А затем встал и учтиво отдал записку Катону. Это было красиво сделано!
— Так как же узнали обо мне? — прошептала Сервилия.
— Катон просто не мог поверить увиденному. Ему понадобилось много времени, чтобы прочитать всего несколько слов, а мы все ждали, затаив дыхание. Разобрав написанное, он смял твое послание и бросил им в Цезаря. Но конечно, расстояние было слишком велико. Филипп схватил записку с пола, а потом передал ее будущим преторам. Записка гуляла по всему залу, пока не дошла до курульного возвышения.
— И они хохотали, — проговорила Сервилия сквозь зубы. — О, это они умеют!
— Pipinna, — процитировал Силан одно из выражений.
Другая женщина дрогнула бы — но только не Сервилия. Она зарычала:
— Дураки!
— Было так весело, что Цицерона едва услышали, когда он попросил приступить к голосованию.
Даже в разгар острой душевной боли интерес Сервилии к политике вырвался наружу.
— Голосовать? Для чего?
— Чтобы решить судьбу наших узников-заговорщиков, бедняг. Казнь или ссылка. Я голосовал за казнь, и в этом виновата твоя записка. Цезарь выступал за ссылку, и вся Палата была на его стороне — до тех пор, пока не выступил Катон. Катон убедил всех в том, что казнь необходима. И голосование показало, что большинство — за казнь. Это произошло из-за тебя, Сервилия. Если бы твоя записка не заткнула рот Катону, он говорил бы до захода солнца и голосовать пришлось бы на следующий день. А там Палата увидела бы смысл в аргументах Цезаря. Если бы я был Цезарь, моя дорогая, я разрезал бы тебя на куски и скормил волкам.
Сервилия смутилась, но ее презрение к Силану было так велико, что она решила проигнорировать его мнение.
— Когда состоится казнь?
— Она совершается как раз в этот момент. Я решил пойти домой и предупредить тебя прежде, чем придет Катон.
Она вскочила:
— Брут!
Чувствуя удовлетворение, Силан навострил уши, прислушался к шуму в атрии и кисло улыбнулся.
— Слишком поздно, дорогая, слишком поздно. Катон уже здесь.
