Ее рука жгла, как раскаленный свинец, но Брут не посмел сбросить ее. Он чуть выпрямился.
— Можно, я пойду, мама?
— Да, при условии, что ты понял мое положение.
— Я понимаю его, мама.
— Что я делаю — это мое дело, Брут, и я не собираюсь извиняться перед тобой за мои отношения с Цезарем. Силан все знает. Уже давно. И только логично, что Цезарь, Силан и я предпочли сохранить наш секрет.
Вдруг Брута осенило.
— Терция! — ахнул он. — Терция — дочь Цезаря, а не Силана! Она похожа на Юлию.
Сервилия посмотрела на сына с некоторым восхищением:
— Какой ты проницательный, Брут. Да, Терция — дочь Цезаря.
— И Силан знает.
— С самого начала.
— Бедный Силан!
— Не трать жалость на недостойных.
Маленькая искорка храбрости вспыхнула в груди Брута.
— А Цезарь… ты любишь его? — спросил он.
— Больше, чем кого-либо на свете. После тебя.
— О, бедный Цезарь! — воскликнул Брут и быстро ушел, прежде чем она успела сказать хоть что-то.
Сердце его сильно билось от страха за свою безрассудную смелость — он пожалел Цезаря.
Силан позаботился о том, чтобы этот единственный ребенок Сервилии мужского пола имел большие и удобные комнаты с приятным видом на перистиль. Сюда Брут и убежал. Но не надолго. Вымыв лицо, укоротив бороду до минимума и причесав волосы, он позвал слугу, чтобы тот помог ему надеть тогу. Брут вышел из дома Силана. Но шел он по улицам Рима не один. Так как было уже темно, его сопровождали двое рабов с факелами.
— Можно мне повидать Юлию, Евтих? — спросил Брут, показавшись на пороге дома Цезаря.
— Уже очень поздно, господин, но я узнаю, не спит ли она, — отозвался управляющий почтительно, впуская в дом жениха Юлии.
Конечно, она увидится с ним. Брут поднялся по ступеням и постучал в ее дверь.
Юлия тотчас обняла его, прижалась щекой к его волосам. И изумительное ощущение полного покоя и безграничного тепла охватило его, проникло сквозь кожу до самых костей. Брут наконец понял, что имеют в виду некоторые люди, когда говорят, что ничего нет лучше возвращения домой. А дом — это Юлия. Его любовь к ней росла с каждым часом. Слезы хлынули из-под опущенных век, как исцеление. Брут приник к Юлии, вдохнул ее запах, нежный, как все, что ее окружало. Юлия, Юлия, Юлия…
Невольно его рука скользнула по ее спине. Брут поднял голову с ее плеча и потянулся к губам девушки — так неумело и неуклюже, что сначала она не поняла, чего он хочет, пока уже не стало слишком поздно, чтобы можно было отодвинуться, не обидев его. Так Юлия вкусила свой первый поцелуй, исполненный жалости к тому, кто целовал ее. И нашла его не таким уж неприятным, как она боялась. Губы Брута оказались мягкими и сухими. Закрыв глаза, она не могла видеть его лица. Брут не пытался изменить их отношения. Еще два таких поцелуя — и он отпустил ее.
— О Юлия, я так люблю тебя!
Что еще могла ответить молодая невеста, кроме обычного «Я тоже тебя люблю, Брут»?
Девушка ввела Брута в комнату, посадила его на ложе, а сама направилась к креслу, которое стояло на некотором расстоянии от него, и оставила дверь приоткрытой.
Ее гостиная была просторной и, по крайней мере в глазах Брута, особенно красивой. Юлия приложила к этому руку. На фресках были изображены фантастические птицы и нежные цветы в пастельных тонах, мебель — немногочисленная, но изящная. Никакого тирского пурпура и позолоты.
— Твоя мать и мой отец, — произнесла она.
— Что это значит?
— Для них или для нас?
— Для нас, конечно. Откуда нам знать, что это значит для них?
— Я думаю, — медленно проговорила она, — нам это не может принести вреда. Нет закона, запрещающего им любить друг друга из-за нас. Хотя, думаю, многим это не понравится.
— Нравственность моей матери — вне всяких сомнений, и эта связь ничего не меняет! — резко сказал Брут, как бы защищаясь.
— Конечно, не меняет. Мой отец — единственный любовник твоей матери. Сервилия — не Палла или Семпрония Тудитана.
— О Юлия, хорошо, что ты всегда все понимаешь!
— Их легко понять, Брут. Моего отца нельзя смешивать с другими людьми. Так же, как твоя мать — особенная среди женщин. — Юлия пожала плечами. — Кто знает? Вероятно, их отношения были неизбежны, если учесть, какие они люди.
— У нас с тобой есть общая сводная сестра, — вдруг сказал Брут. — Терция — дочь Цезаря, а не Силана.
Юлия замерла, ахнула, а потом весело засмеялась:
— О-о, у меня есть сестра! Как хорошо!
— Не надо, Юлия, пожалуйста, не надо! Никто из нас никогда не признает это, даже в наших семьях.
Ее улыбка дрогнула и погасла.
— Да, конечно, ты прав, Брут. — В глазах ее что-то блеснуло, но она сдержала слезы. — Я не должна ей говорить. Но все равно… — Она повеселела. — Я-то знаю!
— Хотя она похожа на тебя, Юлия, но по характеру вы совершенно разные. Терция — вылитая моя мать.
— Ерунда! Как это можно определить — в четыре года?
— Легко, — мрачно возразил Брут. — Она будет помолвлена с Гаем Кассием, потому что его мать и моя мать сравнили наши гороскопы. Наши жизни тесно связаны. Очевидно, через Терцию.
— И Кассий никогда не должен узнать тайны.
Брут насмешливо фыркнул.
— Опомнись, Юлия! Ты думаешь, никто ему не скажет? Хотя для него это не может иметь значения. Кровь Цезаря лучше крови Силана.
«Ага, — подумала Юлия, — вот теперь он повторяет слова своей матери!» Она вернулась к первоначальной теме.
— О наших родителях, — напомнила она.
— Ты думаешь, их связь не может повлиять на нас?
— В принципе — может. Но я думаю, что мы не должны обращать на это внимания.
— Тогда так мы и поступим, — решил он, поднимаясь. — Я должен идти, уже поздно.
На пороге он взял ее руку и поцеловал.
— Через четыре года мы поженимся. Тяжело ждать, но Платон говорит, что ожидание укрепит наш союз.
— Он так говорит? — удивилась Юлия. — Должно быть, я пропустила это место.
— Я читаю между строк.
— Конечно. Мужчины умеют так делать, я часто замечаю это.
Ночь уже кончалась, когда Тит Лабиен, Квинт Цецилий Метелл Целер и Луций Юлий Цезарь явились в Общественный дом. Цезарь совсем не ложился, но выглядел, как всегда, свежим. На консольном столике в глубине комнаты были расставлены кувшины с водой и слабым сладким вином, свежий хлеб, масло и отличный гиметанский мед. Цезарь терпеливо ждал, пока гости насыщаются. Сам он небольшими глотками пил что-то горячее из резной каменной чаши, но ничего не ел.
