— Тебе нужно было послушать, что говорил Магн о Цицероне во время Италийской войны, — презрительно заметил Лабиен. — Наш героический старший консул терял сознание при одном только виде меча.
— Что требуется от Рулла? — спросил Луций Цезарь, хмуро глянув на Лабиена, присутствие которого он считал неизбежным злом.
— Во-первых, чтобы закон, который будет проталкивать Цицерон, не позволил впоследствии обвинить нас. Во-вторых, чтобы апелляция Рабирия была подана в центурии на следующий день. Тогда Лабиен сможет продолжить обвинение, все еще оставаясь плебейским трибуном. В-третьих, чтобы апелляция была рассмотрена в соответствии с правилами Главции. В-четвертых, чтобы смертный приговор был заменен ссылкой или штрафом. — Цезарь глубоко вдохнул. — И в-пятых, чтобы судьей по рассмотрению апелляции в центуриях назначили меня, а Целер чтобы был моим личным custos.
Целер захохотал:
— Юпитер! Цезарь, это умно!
— А зачем менять приговор? — спросил Лабиен, все еще сохраняя мрачный вид. — Центурии не выносили приговора на основании обвинения в perduellio с тех самых пор, как Ромул был еще ребенком.
— Ты слишком пессимистичен, Тит. — Цезарь положил на стол сложенные руки. — Нам необходимо раздуть чувства, уже тлеющие во многих из нас. В тех, кто видел, как Сенат лишил римлян их неотъемлемого права на суд. Как следствие — первый и второй классы не согласятся следовать примеру Сената, даже среди восемнадцати центурий у сенаторов не найдется сторонников. Senatus consultum ultimum дает Сенату слишком много власти, и нет ни одного всадника или просто умеренно состоятельного человека, который не понимает этого. Война между сословиями идет со времен братьев Гракхов. Рабирия не любят, он — старый негодяй. Поэтому для голосующих в центуриях его судьба не будет много значить. Их больше заботит их собственное право на суд. Я думаю, есть хороший шанс, что центурии осудят Гая Рабирия.
— И сошлют его, — немного печально добавил Целер. — Я знаю, Цезарь, он старый негодяй, но он старый. Ссылка убьет его.
— Не убьет, если приговора не будет, — ответил Цезарь.
— Как же — не будет?
— Это целиком зависит от тебя, Целер, — сказал Цезарь, хитро улыбаясь. — Как городской претор, ты отвечаешь за протокол заседаний, проходящих на Марсовом поле. Включая слежение за красным флагом, который ты должен водрузить на холме Яникул, когда центурии будут находиться вне стен города. Просто на тот случай, если появятся захватчики.
Целер опять засмеялся.
— Цезарь, нет!
— Дорогой мой человек, мы — в условиях действия senatus consultum ultimum, потому что Катилина — в Этрурии с армией! Проклятый декрет не имел бы силы, не будь у Катилины армии, и те пятеро были бы сегодня живы. В обычных условиях никто даже не подумал бы посмотреть на Яникул. И меньше всего — городской претор. Ведь он очень занят внизу, на уровне земли. Но когда Катилина с армией может напасть на Рим в любой день, — как только спустят флаг, поднимется паника. Центурии откажутся голосовать и разбегутся по домам вооружаться против захватчиков, как во дни этрусков и вольсков. Я предлагаю, — спокойно продолжал Цезарь, — кому-нибудь засесть на Яникуле и быть готовым спустить красный флаг. Нужно организовать нечто вроде сигнальной системы: если солнце еще не сядет, то развести костер, а если сядет, то взять мигающий фонарь.
— Все это очень хорошо, — сказал Луций Цезарь, — но каким будет финал столь извилистой цепи событий, если Рабирия не приговорят и senatus consultum ultimum останется в силе, пока не побьют Катилину и его армию? Какой урок ты на самом деле хочешь преподать Цицерону? Катон — не в счет, он слишком туп, чтобы извлечь урок из чего-либо.
— Насчет Катона ты прав, Луций. Но Цицерон совсем другой. Как я уже сказал, он — пугливая душа. Сейчас он упивается успехом. Он хотел кризиса во время своего консульства, и он получил кризис. Но он еще не понял, что осталась возможность испытать личное крушение. И если мы дадим ему понять, что центурии готовы признать Рабирия виновным, он поймет намек, поверь мне.
— Но какой именно намек, Гай?
— Что ни один человек, действующий под защитой senatus consultum ultimum, на самом деле не защищен от возмездия, которое может настигнуть его когда-нибудь в будущем. Что ни один старший консул не может обманом заставить такой важный орган, как Сенат Рима, санкционировать казнь римских граждан без суда, не говоря уже об апелляции. Цицерон все поймет, Луций. Каждый человек в центуриях, который проголосует за осуждение Рабирия, на самом деле будет говорить Цицерону, что он и Сенат — не арбитры в судьбе римлянина. И еще они скажут ему, что, казнив Лентула Суру и других без суда, он потерял их доверие и восхищение. И это последнее для Цицерона будет намного хуже, чем любой другой результат всего этого дела, — ответил Цезарь.
— Да он возненавидит тебя! — воскликнул Целер.
Красивые брови взметнулись вверх.
— А что мне до этого? — спросил Цезарь.
Претор Луций Росций Отон раньше был плебейским трибуном на службе у Катула и «хороших людей». Он вызвал к себе антипатию почти всех римлян, когда возвратил всадникам восемнадцати первых центурий привилегию занимать передние четырнадцать рядов в театре, расположенных непосредственно за местами для сенаторов. Его симпатия к Цицерону возникла в тот день, когда театр, полный народа, освистал и ошикал его за то, что он не позволял простым людям занимать эти хорошие места. Тогда Цицерон обратился к сердитой толпе и назвал горлопанов низшими существами.
Будучи претором, ответственным за суд над иностранцами, Отон присутствовал на Нижнем Форуме. Он увидел, как очень сердитый Тит Лабиен подошел к трибуналу Метелла Целера и что-то настойчиво стал говорить ему. Любопытный Отон быстро подошел поближе и услышал, что Лабиен требует осудить Гая Рабирия за государственную измену в соответствии с законом, действующим со времени царствования царя Тулла Гостилия. Когда Целер взял толстую диссертацию Цезаря о древних законах и стал проверять обоснованность утверждений Лабиена, Отон решил, что пора заплатить часть своего долга Цицерону, немедленно сообщив ему о происходящем.
Цицерон еще спал, ибо в ночь после казни предателей он вообще не мог уснуть. Весь вчерашний день приходили люди, чтобы поздравить его. Такое возбуждение способствовало крепкому сну.
Поэтому он еще находился в спальне, когда Отон забарабанил в его входную дверь. Услышав грохот, старший консул быстро появился в атрии — такой маленький дом!
— Отон, дорогой мой, я так извиняюсь! — воскликнул Цицерон, сияя улыбкой и стараясь пальцами причесать взъерошенные волосы. — А все события последних нескольких дней! Этой ночью я наконец-то смог хорошо выспаться.
Ощущение благополучия стало понемногу исчезать, когда Цицерон увидел взволнованное лицо Отона.
— Катилина движется на Рим? Было сражение? Наши армии потерпели поражение?
— Нет-нет, Катилина тут ни при чем, — сказал Отон, покачав головой. — Это Тит Лабиен.
