— И все это из-за Цезаря? — дрожа, прошептал Силан.
— Нет, — отозвался претор Филипп, присоединяясь к ним, — все это из-за senatus consultum ultimum и казни граждан без суда. Цезарь — это последняя капля. — Он бросил на Бибула испепеляющий взгляд. — Какие же вы дураки! Неужели вы не знаете, кто такой Цезарь? Я — его друг, я знаю! Цезарь — единственный человек в Риме, которого вы не смеете даже пытаться уничтожить публично! Вы проводите вашу жизнь здесь, глядя на Рим сверху вниз, подобно тому как боги взирают на разгул чумы, а он всю жизнь проводит среди них, и его они считают своим! Едва ли в этом огромном городе найдется человек, кого он не знает. Возможно, лучше сказать, что все в этом огромном городе полагают, что Цезарь знает их. Улыбка, взмах рукой и радостное приветствие, куда бы он ни пошел, — и всем, а не только ценным выборщикам. Они любят его! Цезарь не демагог — ему и не надо быть демагогом! В Ливии людей связывают и оставляют муравьям на съедение. А вы, дураки, додумались расшевелить римский муравейник! Будьте уверены, убьют они не Цезаря!
— Я вызову гарнизон, — сказал Силан.
— Ерунда, Силан! Гарнизон уже там, с плотниками и каменщиками!
— Тогда что нам делать? Вернуть армию из Этрурии?
— Пожалуйста, если хочешь, чтобы следом за ней пожаловал Катилина!
— Что же нам делать?
— Идите по домам и заприте двери, почтенные отцы, — сказал Филипп, отворачиваясь. — Лично я именно так и поступлю.
Но прежде чем кто-то смог найти в себе силы последовать его совету, раздался страшный рев. Лица и кулаки, обращенные к лестнице Весталок, развернулись в другую сторону.
— Смотрите! — взвизгнул Мурена. — Цезарь!
Толпа раздвинулась перед Цезарем, образуя коридор от Общественного дома. Цезарь был одет в простую белую тогу, он направлялся к ростре. Он словно не замечал оглушительной овации, не смотрел по сторонам, и когда он взошел на платформу оратора, то не сделал ни одного движения, которое наблюдатели на Палатине могли бы классифицировать как поощрение масс.
Когда Цезарь заговорил, мгновенно все стихло. Силан и остальные, теперь стоявшие с двадцатью магистратами и с сотней сенаторов, не слышали слов. Цезарь говорил почти час, и по мере того, как он говорил, толпа успокаивалась. Потом он распустил их движением руки и улыбнулся так широко, что блеснули его зубы.
Онемев от удивления, аудитория наверху лестницы Весталок смотрела, как огромная толпа стала расходиться, устремилась в Аргилет, растеклась вокруг рынков, по Священной улице к высоте Велия и далее, в другие районы Рима. Все явно обсуждали речь Цезаря, но больше уже никто не сердился.
— Как принцепс Сената, — высокомерно сказал Мамерк, — я созываю Сенат в храме Юпитера Статора. Это подходящее место, ибо Цезарь остановил явный бунт. Немедленно! — рявкнул он, резко повернувшись к съежившемуся Силану. — Старший консул, пошли своих ликторов за Гаем Цезарем, раз ты посылал их, чтобы снять его с должности.
Когда Цезарь вошел в храм Юпитера Статора, Гай Октавий и Луций Цезарь приветствовали его аплодисментами. К ним постепенно присоединялись остальные. Даже Бибул и Агенобарб вынуждены были хотя бы сделать вид, что тоже аплодируют. Катон прятался.
Силан поднялся со своего места.
— Гай Юлий Цезарь, от имени этой Палаты я хочу поблагодарить тебя за мирное разрешение крайне опасной ситуации. Ты действовал очень корректно и заслуживаешь похвалы.
— Какой ты зануда, Силан! — крикнул Гай Октавий. — Лучше спроси этого человека, как он добился своего! Мы же все умрем от любопытства!
— Палата желает знать, что именно ты говорил, Гай Цезарь.
Все еще в простой белой тоге, Цезарь пожал плечами:
— Я просто сказал им, чтобы они разошлись по домам и занялись своими делами. Они ведь не хотят, чтобы их считали нелояльными, неуправляемыми? О чем они думали, когда собрались в таком количестве — и все из-за простого претора, на которого наложили взыскание? Я сказал им, что Римом управляют хорошо и все будет хорошо и впредь, если они наберутся терпения.
— А за простыми словами скрывается угроза, — шепнул Бибул Агенобарбу.
— Гай Юлий Цезарь, — очень официально сказал Силан, — надень свою toga praetexta и вернись к обязанностям городского претора. Палате ясно, что ты действовал как должно и что так же ты действовал на собрании народа позавчера, заметив на собрании посторонних и вызвав гарнизон. Никакого суда по закону lex Plautia de vi в связи с событиями того дня не будет.
Никто не поднял голос в знак протеста в храме Юпитера Статора.
— Что я тебе говорил? — сказал Метелл Сципион Бибулу, покидая собрание Сената. — Опять он нас побил! А мы что сделали? Только потратили уйму денег, нанимая гладиаторов.
К ним подбежал Катон, запыхавшийся, какой-то потрепанный.
— Что? Что было? — спросил он.
— А что с тобой? — спросил Метелл Сципион.
— Я был болен, — коротко объяснил Катон.
Бибул и Метелл Сципион поняли его правильно: эту ночь он провел с Афинодором Кордилионом и с бутылкой вина.
— Как обычно, Цезарь взял верх, — сообщил Метелл Сципион. — Он отправил толпу по домам, и Силан восстановил его в должности. Судебного слушания в суде Бибула не будет.
Катон буквально завизжал, да так громко, что последний еще не ушедший сенатор вздрогнул. Катон повернулся к одной из внешних колонн храма Юпитера Статора и бил по ней кулаком до тех пор, пока несколько человек не схватили его за руку и не оттащили от колонны.
— Я не успокоюсь, я не успокоюсь, я не успокоюсь, — все повторял он, когда они вели его по Палатинскому кливусу, через заросшие лишайником ворота Мугония. — Я уничтожу его, даже если для этого мне придется умереть!
— Он как феникс, — мрачно проговорил Агенобарб. — Восстает из пепла с каждого погребального костра, на который мы его кладем.
— Однажды он не восстанет. Я — с Катоном! Я не успокоюсь, пока он не будет уничтожен, — поклялся Бибул.
— Ты знаешь, — молвил Метелл Сципион задумчиво, глядя на распухшую руку и кровоточащее лицо Катона, — от Цезаря у тебя ран больше, чем от Спартака.
— А ты, Сципион, — свирепо сказал Гай Пизон, — напрашиваешься на взбучку!
Январь близился к концу, когда наконец с севера пришло известие. С начала декабря Катилина двигался к Апеннинам, но между ним и Адриатическим побережьем оказались Метелл Целер и Марций Рекс. Все пути из Италии были отрезаны. Катилине придется остановиться и дать сражение — или сдаться. Сдача была немыслима, поэтому Катилина все поставил на кон в одном сражении в узкой долине возле города Пистория. Но Гай Антоний Гибрид не стал сражаться. Эту честь он предоставил военному человеку Марку Петрейе. О, как болит его палец! Гибрид ни разу не покинул свою безопасную, уютную командную палатку. Солдаты Катилины дрались отчаянно. Свыше трех тысяч мятежников решили лучше умереть на месте, чем сдаться. Так же поступил и Катилина, убитый с серебряным орлом в руке, когда-то принадлежавшим Гаю Марию. Люди говорили, что, когда его нашли среди тел павших, на его лице застыла сверкающая улыбка — такая знакомая всем, от Катула до Цицерона.
