— Я прощен?
— А ты хочешь этого?
— Для меня честь иметь тебя своей любовницей.
— Надеюсь, ты говоришь правду.
— Я говорю правду, — искренне подтвердил он.
Она распрямила плечи, сжала губы.
— Я подумаю, Цезарь.
— Хорошо!
Она поняла — он знает, что она вернется.
«Хвала всем богам, до дома идти далеко! Как ему удалось проделать такое со мной? Так искусно, с такой ужасающей вежливостью! Словно мои чувства не имеют никакого значения, словно я, патрицианка Сервилия, и не могла иметь никакого значения. Он заставил меня просить его жениться на мне, а потом бросил мне в лицо отказ, словно выплеснул ночной горшок. Он отверг меня, как будто я дочь какого-нибудь богатого крестьянина из Галлии или Сицилии. Я убеждала! Я умоляла! Я легла и позволила ему вытирать о меня ноги! Я, патрицианка Сервилия! Все эти годы я держала его в плену — ни одна другая женщина не могла бы сделать этого. Как я могла тогда знать, что он отвергнет меня? Я искренне верила, что он женится на мне. И он знал, что я рассчитываю на это. О, какое удовольствие он, наверное, испытывал, пока мы разыгрывали этот маленький фарс! Я надеялась, что смогу быть холодной. Но я не такая холодная, как он. Почему же тогда я так его люблю? Почему даже сейчас я продолжаю любить его? После него все другие мужчины совершенно неинтересны. Вот что он сделал со мной! Он победил. Но я никогда не прощу ему этого. Никогда!»
Помпей Великий жил в специально снятом особняке над Марсовым полем. С тем же успехом в качестве барьера между львом и Сенатом можно было поставить лист бумаги Фанния. Рано или поздно кто-нибудь порежет палец, и запах крови спровоцирует первый удар. Только по этой причине предварительное заседание Трибутного собрания, чтобы обсудить законопроект Пизона Фругия, позволяющий обвинить Публия Клодия, было решено провести во Фламиниевом цирке. Твердо решив досадить Помпею — поскольку Помпей явно не хотел участвовать в скандале с Клодием, — Фуфий Кален сразу спросил Великого Человека, что он думает о том положении нового законопроекта, согласно которому судья сам может определять состав жюри. Boni возликовали. Все, что раздражало Помпея, поневоле принижало его!
Но когда Помпей подошел к краю платформы оратора, его приветствовали тысячи глоток. Поглазеть на Помпея Великого, Завоевателя Востока, явились почти все, не только сенаторы и всадники из восемнадцати старших центурий. В течение последующих трех часов Помпею удалось так утомить свою аудиторию, что она разошлась по домам.
— Все это он мог сказать за пятнадцать минут, — прошептал Цицерон Катулу. — Сенат, как всегда, прав, и Сенат надо поддержать — вот и все, что он фактически сказал! А какую воду развел!
— Он — один из худших ораторов во всем Риме, — согласился Катул. — У меня болят ноги.
Но пытка еще не кончилась, хотя сенаторы теперь могли сесть. Мессала Нигер созвал Сенат сразу же после окончания речи Помпея.
— Гней Помпей Магн, — произнес Мессала Нигер звонким голосом, — пожалуйста, выскажи свое мнение в этой Палате по поводу святотатства Публия Клодия и законопроекта Марка Пупия Пизона Фругия.
Страх перед львом был настолько очевиден, что никто не издал ни звука. Помпей сидел среди консуляров, рядом с Цицероном, который погрузился в мечты о своем новом городском доме и о его убранстве. На этот раз речь Великого Человека заняла всего час. Закончив, Помпей так тяжело плюхнулся на стул, что Цицерон очнулся от грез и испуганно открыл глаза.
Загорелое лицо Завоевателя Востока побагровело от усилий вспомнить приемы риторики. Великий Человек скрипел зубами.
— По-моему, я уже достаточно высказался по этому вопросу!
— Конечно, ты наговорил достаточно, — мило улыбаясь, поддакнул Цицерон.
Как только поднялся Красc, Помпей сразу потерял интерес к заседанию и стал расспрашивать Цицерона о новостях. Какие сплетни появились в Риме, пока он отсутствовал? Но Красc не начинал говорить, пока Цицерон не сел прямо, отвернувшись от Помпея. Как замечательно! Блаженство! Красc вознес Цицерона до самых небес! Какую работу проделал наш замечательный Марк Туллий, будучи консулом, чтобы еще больше сблизить сословия всадников и сенаторов, которые и должны тесно сотрудничать…
— Что тебя заставило говорить все это? — спросил Цезарь Красса, когда они шли по берегу Тибра, чтобы не тащиться через овощной рынок, который чистили после окончания торговли.
— Расхваливать достоинства Цицерона, ты хочешь сказать?
— Я был бы не против, если бы ты не спровоцировал его на такую длинную ответную речь насчет согласия сословий. Хотя признаю, слушать Цицерона приятно. Особенно после Помпея.
— Вот почему я сделал это. Мне отвратительно видеть, как все преклоняются перед Магном, как ему отвешивают почтительные поклоны. Стоит ему косо посмотреть на них — и они съеживаются, как побитые собаки. А Цицерон сидит рядом с нашим героем, совершенно поникший. И я подумал: почему бы не досадить Великому Человеку?
— Тебе это удалось. Ты сумел также избежать его в Азии.
— Приложил к этому все силы.
— Поэтому, наверное, некоторые и говорят, что ты и Публий отправились на запад, чтобы не оказаться в Риме одновременно с Магном.
— Люди не перестают удивлять меня. Я ведь был в Риме, когда Магн вернулся.
— И меня люди не перестают удивлять. Кстати, ты знал, что не я — причина развода Помпея?
— Что? А разве не ты?
— На этот раз я абсолютно невиновен. Я не появлялся в Пицене уже несколько лет. Муция Терция столько же лет не была в Риме.
— Я пошутил. Помпей удостаивает тебя своей самой широкой улыбкой. — Красc чуть кашлянул — сигнал, что он сейчас коснется щекотливой темы. — У тебя не ладятся отношения с денежными волками, да?
— Я не подпускаю их к себе.
— В денежных кругах утверждают, что из-за Клодия преторы в нынешнем году не получат провинций.
— Да. Но не из-за Клодия, идиота. Из-за Катона, Катула и остальных boni.
— Я бы сказал, что ты научил их соображать.
— Не бойся, свою провинцию я получу, — спокойно сказал Цезарь. — Фортуна еще не покинула меня.
— Я верю тебе, Цезарь. Поэтому я хочу тебе сказать кое-что еще, чего я никогда не говорил ни одному человеку. Другие вынуждены просить у меня помощи, и я иногда соглашаюсь, а иногда отказываю. Но если ты не сможешь расплатиться с твоими кредиторами до получения провинции, обратись ко мне, пожалуйста. Я поставлю мои деньги на победителя.
— Без процентов? Да ладно, Марк! Как я смогу отблагодарить тебя, если ты достаточно могуществен, чтобы делать такие одолжения?
— А ты, значит, слишком горд, чтобы попросить.
— Значит, да.
— Я знаю, как упрямы Юлии. Поэтому я сам предложил. Даже сказал «пожалуйста». Другие падают на колени, умоляют. А ты лучше упадешь на меч, и это будет позор. Я больше не буду об этом говорить, но ты — помни. Ты не будешь просить, потому что это я тебе предложил и сказал «пожалуйста». Вот в чем разница.
