— Можно подумать, — шепнул Цицерон Помпею, — что он выступает перед населением идеальной республики Платона, а не перед людьми, вынужденными копаться в дерьме Ромула.
— Он собирается продолжать обструкцию до захода солнца, — жестко произнес Помпей. — Какую чушь он несет! Мужчины есть мужчины, женщины есть женщины. Что при первых консулах, что сегодня, при Целере и Афраний, — их уловки и поступки остаются прежними.
— Учтите, — ревел Катон, — сегодняшние скандальные условия — это прямой результат тлетворного влияния Востока! С тех пор как мы подчинили себе Анатолию и Сирию, мы, римляне, приобрели омерзительно грязные привычки, вывезенные из этих сточных канав порока! На каждое вишневое или апельсиновое дерево, доставленное в Рим, чтобы увеличить плодоносность нашей любимой родины, приходится десять тысяч зол. Не надо стремиться завоевать весь мир, и я не стесняюсь говорить это. Пусть Рим продолжает быть таким, каким он был в старину, — сдержанным, высоконравственным! Пусть он остается Римом, которому было все равно, что делается в Кампании или Этрурии, не говоря уже об Анатолии или Сирии! Тогда каждый римлянин был счастлив и доволен всем. Все изменилось с тех пор, как жадные и амбициозные люди начали считать себя выше всех других. Мы должны контролировать Кампанию, мы должны учредить наше правление в Этрурии, каждый италиец должен стать римлянином, и все дороги должны вести в Рим! И появился червь — денег уже стало недостаточно, и власть стала опьянять больше, чем вино. Посмотрите на количество похорон за счет государства! Часто ли в старину государство тратило свои деньги, чтобы похоронить людей, способных оплатить собственные похороны? Как часто государство делает это теперь? Иногда кажется, что мы оплачиваем похороны самое малое раз в неделю! Я был городским квестором, я знаю, сколько государственных денег тратится на такие пустяки, как похороны и праздники! Почему государство должно оплачивать общественные пиры, чтобы простолюдины могли обжираться угрями и устрицами, а потом еще брать домой остатки в мешках? Я скажу вам почему! Чтобы некий амбициозный человек мог купить себе консульство! «Но простые люди не могут прибавить мне голосов, — кричит он. — Я римский патриот, я просто люблю доставлять удовольствие тем, кто не может получить его сам!» Да, простые люди не могут дать ему голоса! Но все торговцы, которые доставляют еду и питье, — они-то могут и дают ему голоса! Вспомните цветы Гая Цезаря, когда он был курульным эдилом! А закуски, чтобы набить животы двухсот тысяч простолюдинов, не заслуживающих этого! Прибавьте еще продавцов рыбы и цветов, которые тоже голосуют за Гая Цезаря. Но это законно, к нему нельзя применить наши законы о взятках…
Тут Помпей встал и вышел. За ним последовали остальные сенаторы. Когда солнце зашло, только четыре человека слушали одну из лучших обструкций Катона: Бибул, Гай Пизон, Агенобарб и несчастный консул с фасциями, Луций Афраний.
И Помпей, и Красc послали письма Цезарю на Марсово поле, в гостиницу Миниция. Еле живой от усталости — потому что, несмотря на свою массивность и силу, он уже не мог грести без вреда для себя целыми днями, — Бургунд тихо сидел в углу гостиной Цезаря и глядел, как его любимый хозяин негромко разговаривает с Бальбом, который решил составить Цезарю компанию. Бальб не желал вступить в Рим без него.
Письма принес посыльный. Чтение не заняло много времени. Цезарь поднял голову, посмотрел на Бальба.
— Кажется, мне не удастся зарегистрировать мою кандидатуру in absentia, — спокойно проговорил он. — Палата не прочь была дать согласие, но Катон говорил так долго, что голосовать было уже поздно. Скоро сюда явится Красc. Помпей не придет. Он считает, что за ним следят. Вероятно, он прав.
— О, Цезарь! — воскликнул Бальб, готовый заплакать.
Но что он хотел сказать, осталось неизвестным. В комнату ворвался Красc. Он был в ярости.
— Лицемерные, кичливые свиньи! Я ненавижу Помпея Магна и презираю таких идиотов, как Цицерон, но Катона я готов убить! Какого лидера получило это охвостье после смерти Катула! Катул, по примеру своего отца, задохнулся бы от испарения свежей штукатурки, если бы только узнал! Кто сказал, что неподкупность и честность — самые ценные качества? Я скорее буду иметь дело с самым нечестным, самым отвратительным ростовщиком в мире, чем с неподкупным Катоном. Я отказываюсь даже мочиться в сторону Катона! Он — больший выскочка, чем любой «новый человек», который когда-либо топал по Фламиниевой дороге, жуя соломинку! Mentula! Verpa! Cunnus! Тьфу!
Всю эту тираду Цезарь выслушал с удивлением, с улыбкой от уха до уха.
— Дорогой мой Марк, я и не думал, что когда-нибудь скажу это тебе, но — успокойся! Зачем подставлять себя под удар из-за таких, как Катон? Он не победит, несмотря на всю его превознесенную до небес честность.
— Цезарь, он уже победил! Ты теперь не можешь стать консулом до следующего года! Что будет с Римом? Если у Рима не будет консула, достаточно сильного, чтобы раздавить таких слизняков, как Катон и Бибул, я не знаю, что случится! Тогда не будет Рима! И как я смогу восстановить мою репутацию среди всадников восемнадцати центурий, если ты не сделаешься старшим консулом?
— Все хорошо, Марк. Правда. Я буду старшим консулом в новом году. Даже если Бибула изберут моим коллегой.
Гнев испарился. Красc, открыв рот, уставился на Цезаря.
— Ты хочешь сказать, что откажешься от триумфа? — пронзительно крикнул он.
— Конечно. — Цезарь повернулся в кресле. — Бургунд, пора тебе повидать Кардиксу и сыновей. Ступай в Общественный дом и оставайся там. Передай моей матери следующее: я буду дома завтра вечером. Пусть она сегодня же пришлет мне мою toga candida. Завтра на рассвете я пересеку померий и войду в Рим.
— Цезарь, это слишком большая жертва! — простонал Красc, чуть не плача.
— Ерунда! Какая жертва? У меня еще будут триумфы. Я не намерен отправляться в укрощенную провинцию после консульства, уверяю тебя. Пора бы тебе уже знать меня, Марк. Если бы я отметил триумф в иды, что это было бы за зрелище? Что угодно, только не триумф, достойный меня. Хочется немного посоревноваться с Магном, которому понадобилось для парада два дня. Нет, когда я буду отмечать триумф, я буду готовить его, не торопясь. И ни на чей триумф он не будет похож. Я — Гай Юлий Цезарь, а не Метелл Козленок Кретик. Рим должен говорить о моем параде несколько поколений. Я никогда не соглашусь быть посредственностью.
— Не верю своим ушам! Отказываться от триумфа? Гай, Гай, да это же вершина человеческой славы! Посмотри на меня! Всю мою жизнь триумф избегал меня, и это единственное, чего я хотел бы, прежде чем умру!
— Тогда нам нужно сделать так, чтобы у тебя был триумф. Не горюй, Марк. Сядь и выпей лучшего вина Миниция, а потом поужинаем. Оказывается, если грести двенадцать часов в день на протяжении двенадцати дней, аппетит появляется просто волчий.
— Мне хочется убить Катона! — не унимался Красc, усаживаясь.
— Я не устаю повторять глухим, что смерть — это не наказание, даже для Катона. Смерть лишает противника возможности видеть свое поражение. И в этом заключается некий минус в одержанной победе. Мне нравится противостоять катонам и бибулам. Они никогда не победят.
