— Ничего, Магн, уверяю тебя, — успокоил его Цезарь, снова усаживаясь за стол. — Мне нужна услуга авгура, вот и все. И я подумал, что ты мог бы оказать мне эту услугу.
— В любое время, Цезарь. Но в чем дело?
— Как ты знаешь, Публий Клодий желает на некоторое время отказаться от статуса патриция. Перед тобой — его приемный отец, Публий Фонтей. Я бы хотел покончить с этим делом сегодня.
Нет, Помпей — не дурак. Цезарь молчал о своей затее, пока не понял, что настало время. Помпей тоже находился на Форуме и слушал Цицерона. И ему было больнее, чем Цезарю, ибо все оскорбления, сыпавшиеся на голову Цезаря, отражались на нем. Многие годы Помпей терпел непостоянство Цицерона. Ему также не нравилось, что Цицерон всякий раз отказывался помочь ему, когда после возвращения с Востока он просил о содействии. Вот уж действительно «спаситель отечества»! Так пусть ради разнообразия тщеславный тюфяк немного пострадает! Ох, как он будет подлизываться, когда узнает, что Клодий висит у него на хвосте!
— Счастлив буду помочь, — проговорил Помпей.
— Тогда давайте все встретимся в колодце комиций через час, — сказал Цезарь. — Я возьму с собой тридцать куриатных ликторов, и мы уладим это дело. Сбрить бороду!
Клодий замешкался у двери.
— Цезарь, это случится немедленно или придется ждать семнадцать дней?
— Если выборов трибунов не предвидится еще несколько месяцев, Клодий, то какое это имеет значение? — смеясь, ответил Цезарь. — Но чтобы быть абсолютно уверенными в полной законности нашей затеи, через три недели состоится еще одна небольшая церемония. — Он помолчал. — Полагаю, ты уже не под властью Аппия Клавдия?
— Нет, он перестал быть моим pater familias, когда я женился.
— Тогда — никаких препятствий.
Препятствий действительно не было. Трое влиятельных лиц Рима стали свидетелями процедуры adrogatio, с молитвами, гимнами, жертвоприношением и древними ритуалами. Публий Клодий, прежний член патрицианского рода Клавдиев, на несколько минут сделался членом рода Фонтеев, прежде чем снова принять свое собственное имя и продолжить быть членом рода Клавдиев — но на этот раз новой, плебейской ветви, отличной от Клавдиев Марцеллов. Фактически он основал новую славную семью. Не имея права войти в религиозный круг, Фульвия наблюдала за супругом с места, расположенного как можно ближе к происходящему, а потом присоединилась к Клодию. Радостные, они появились на Нижнем Форуме, где всем и каждому сообщили, что на следующий год Клодий собирается быть плебейским трибуном и что дни Цицерона как римского гражданина сочтены.
Цицерон узнал об этом в небольшом селении, в Трех Харчевнях, на перекрестке по пути в Анций. Там он встретился с Курионом-младшим.
— Дорогой мой, — тепло сказал Цицерон, ведя Куриона в свою гостиную в лучшей из трех гостиниц, — единственное, что огорчает меня при встрече с тобой, так это то, что ты еще не возобновил свои блестящие атаки на Цезаря. Что случилось? В прошлом году ты был так говорлив, а в этом году молчишь.
— А мне надоело, — коротко пояснил Курион.
Одним из наказаний за флирт с «хорошими» было то, что приходилось терпеть таких людей, как Цицерон, который тоже заигрывал с boni. Конечно, Курион не собирался рассказывать Цицерону, что перестал нападать на Цезаря потому, что Клодий помог ему выйти из финансового затруднения, а взамен потребовал прекратить атаки на Цезаря. Поэтому, имея немного своего собственного яда, он согласился составить Цицерону компанию и некоторое время поддерживать разговор на любую тему, какую тот пожелает. Затем гость осведомился:
— Что ты думаешь о новом статусе плебея Клодия?
Эффект оказался точно таким, на какой Курион и рассчитывал. Цицерон побелел и ухватился за край стола, испугавшись за свою драгоценную жизнь.
— Что ты сказал? — прошептал «спаситель отечества».
— Клодий теперь плебей.
— Когда это случилось?
— Всего несколько дней назад. Ты путешествуешь в паланкине, Цицерон. Ты передвигаешься со скоростью змеи. Сам я этого не видел, но слышал обо всем от Клодия. Он очень доволен. Выдвинул свою кандидатуру на должность плебейского трибуна, как он мне сказал, хотя я не вполне понимаю зачем. Разве что поквитаться с тобой. То он хвалит Цезаря, как бога, потому что Цезарь обеспечил ему lex curiata, то говорит, что, как только он вступит в должность, сразу объявит все законы Цезаря недействительными. В этом — весь Клодий!
Теперь Цицерон побагровел. Курион даже решил было, что сейчас его хватит удар.
— И Цезарь сделал его плебеем?
— В тот самый день, когда ты распустил язык на суде Гибрида. В полдень все было тихо и спокойно. А через три часа Клодий уже вопил о своем новом статусе плебея. И о том, что он намерен обвинять тебя.
— Бесконтрольная речь смертельна! — простонал Цицерон.
— И ты понял это только сейчас? — усмехнулся Курион.
— Но если Цезарь сделал его плебеем, почему Клодий грозится объявить недействительными все законы Цезаря?
— Вовсе не потому, что он сердит на Цезаря, — объяснил Курион. — Это из-за Помпея, которого он действительно ненавидит. Законы Цезаря приняты ради Помпея, это ясно. Клодий считает Магна злокачественной опухолью в животе Рима.
— Иногда я согласен с ним, — пробормотал Цицерон.
Что не помешало ему по приезде в Анций радостно приветствовать Великого Человека, который остановился там, возвращаясь в Рим после кратковременного пребывания в Кампании — в качестве члена комитета, согласно закону о земле.
— Ты слышал, что Клодий теперь плебей? — спросил Цицерон, как только решил, что правила хорошего тона позволяют покончить с любезностями.
— Я не только слышал об этом, Цицерон, я даже участвовал в этом, — ответил Помпей. Ярко-синие глаза его блеснули. — Я прочел знаки, и они были очень благоприятными. Чистейшая печень! Классическая!
— Что теперь будет со мной? — простонал Цицерон, ломая руки.
— Ничего, Цицерон, ничего! — утешал его Помпей. — Клодий только болтает, поверь мне. Ни Цезарь, ни я не позволим и волосинки упасть с твоей почтенной головы.
— «Почтенной»? — взвизгнул Цицерон. — Мы с тобой, Помпей, одного возраста!
— А кто говорит, что я тоже не почтенный?
— Ох, я обречен!
— Чушь! — возразил Помпей, похлопав Цицерона по спине. — Даю слово, он тебя не тронет!
Обещание, которому Цицерон очень хотел бы верить. Но кто может остановить Клодия, если тот поставит перед собой цель?
— А откуда ты знаешь, что он не тронет меня? — спросил несчастный «спаситель отечества».
— Потому что на церемонии усыновления я сказал Клодию, чтобы он не трогал тебя. Пора кому-нибудь осадить его! Он напоминает мне самоуверенного и нахального младшего военного трибуна, который принимает за большой стратегический талант свои скромные командирские способности. Я привык иметь дело с такими людьми! Он нуждается в том, чтобы им руководил человек с настоящим талантом — истинный полководец.
