Палата больше не могла молчать. Она взорвалась аплодисментами, криками, свистом, радостными возгласами. Топот ног был такой, что балки пошатнулись. Только Цезарь знал, как тяжело сидеть спокойно. О, какая славная диатриба! И как мастерски сказана! Стоило жить, чтобы услышать такое!
Но когда он посмотрел на Помпея, сердце у него упало. О боги, этот глупец принял истеричную овацию на свой счет! Неужели он так ничего и не понял? Всем было наплевать, кто являлся мишенью столь блестящей речи. Слушателям безразлично, что конкретно заложено в этой тираде. Просто они услышали лучший за последние годы образец импровизированной брани. Сенат Рима аплодировал бы обезьяне, критикующей осла, если бы она сделала это хотя бы наполовину так же хорошо! Но Помпей сидел подавленный, и настроение у него, наверное, было хуже, чем в те дни, когда Квинт Серторий кругами ходил вокруг него в Испании. Побежден! Сражен бранью! Только в этот момент Цезарь понял степень незащищенности и жажды одобрения в Помпее Великом.
Время вмешаться. Старший консул распустил собрание, но остался стоять на курульном возвышении, глядя, как возбужденные сенаторы быстро покидают помещение. Большинство окружили Катона, хлопали его по спине, нахваливали. Хуже всего было то, что Помпей продолжал сидеть на своем стуле с опущенной головой. Поэтому Цезарь не мог сделать того, что, как он знал, надо было сделать, — то есть сердечно поздравить Катона, словно тот являлся его политическим союзником. Вместо этого Цезарю приходилось сохранять безразличный вид — на случай, если Помпей вдруг посмотрит на него.
— Ты видел Красса? — сурово спросил Помпей, когда они остались одни. — Ты видел его? — Голос его поднялся до визга. — Превозносит Катона до небес! На чьей он стороне?
— На нашей стороне, Помпей. У тебя, мой друг, слишком тонкая кожа, если ты воспринимаешь реакцию Палаты на Катона как критику в твой адрес. Аплодисменты в ответ на необычную, краткую, энергичную речь, ничего больше. Катон уже всем надоел, вечно в оппозиции. Но в своем роде он произнес сегодня хорошую речь.
— Она была нацелена на меня! Меня!
— Я был бы не против, если бы она была сказана в мой адрес, — отозвался Цезарь, стараясь сдерживаться. — Твоя ошибка в том, что ты не присоединился к общему восторгу. Тогда ты мог бы выйти из этого положения, сохранив лицо. Никогда не показывай слабости в политике, Магн, что бы ты ни чувствовал. Он ударил тебя под доспехи, и ты позволил всем увидеть это.
— Ты тоже в их команде!
— Нет, Магн, я не в их команде. Не больше, чем Красc. Скажем так, пока ты одерживал победы для Рима, Красc и я были учениками на политической арене. — Он наклонился, взял Помпея под локоть и поднял его на ноги, демонстрируя при этом силу, какой Помпей не ожидал от столь худощавого человека. — Пойдем, они уже ушли.
— Я больше не смогу показаться в Палате!
— Ерунда. Ты появишься в Палате на следующем же заседании, и вид у тебя будет, как всегда, сияющий. И ты подойдешь к Катону, пожмешь ему руку и поздравишь его. Как сделаю это я.
— Нет, нет, я не смогу этого сделать!
— Я не буду созывать Сенат несколько дней. За это время ты придешь в себя. А теперь пойдем ко мне, разделишь со мной обед. Иначе тебе придется возвращаться в твой огромный пустой дом на Каринах, в компанию трех-четырех философов. Тебе надо снова жениться, Магн.
— Я не прочь, но не вижу никого, кто бы мне понравился. Для человека, имеющего сыновей и дочь, это уже не так необходимо. Кроме того, кто бы говорил! В Общественном доме тоже нет жены. У тебя даже нет сына!
— Хорошо иметь сына, но не обязательно. Я счастлив быть отцом одного цыпленка. Я не поменял бы мою Юлию на Минерву и Венеру в одном лице, и я не кощунствую.
— Она ведь помолвлена с молодым Цепионом Брутом.
— Да.
Когда они вошли в Общественный дом, хозяин усадил Помпея в лучшее кресло в кабинете, угостил его вином и извинился, сказав, что ему необходимо найти мать.
— У нас гость к обеду, — сообщил Цезарь, просунув голову в дверь кабинета Аврелии. — Помпей. Вы с Юлией сможете присоединиться к нам в столовой?
Лицо Аврелии осталось абсолютно спокойным. Она кивнула и встала из-за стола.
— Конечно, Цезарь.
— Ты дашь нам знать, когда будет готов обед?
— Конечно, — повторила она и быстро прошла к лестнице.
Юлия читала и не слышала, как вошла ее бабушка. Аврелия принципиально никогда не стучала, поскольку она принадлежала к тому типу родителей, которые считали, что молодые люди не должны заниматься ничем предосудительным, даже когда остаются одни. Их надо приучать к самодисциплине и осторожности.
Мир может быть жестоким, и лучше, если ребенок окажется подготовлен.
— Брута сегодня не будет? — осведомилась бабушка.
Юлия подняла голову, улыбнулась, вздохнула.
— Нет, бабушка, сегодня не будет. У него какая-то встреча с управляющими, а потом, я думаю, они будут обедать у Сервилии. Она любит быть в курсе дела, даже теперь, когда она позволила Бруту самому вести свои дела.
— Ну что ж, это на руку твоему отцу.
— Почему? Я думала, что ему нравится Брут.
— Да, Брут ему нравится, но сегодня у него свой гость к обеду. И они могут захотеть побеседовать лично. Нам следует уйти, как только уберут со стола, но ведь с Брутом они поступить так не смогут, не правда ли?
— А кто папин гость? — спросила Юлия без всякого интереса.
— Не знаю. Он не сказал.
«Хм! Как трудно! — подумала Аврелия. — Как я смогу надеть на нее самое красивое платье, не выдав нашего плана?» Она прокашлялась.
— Юлия, папа видел тебя в твоем новом платье, которое я подарила тебе на день рождения?
— Не думаю, чтобы видел.
— Тогда почему бы не надеть его сейчас? И те серебряные украшения, которые он тебе подарил? Он очень умно поступил, что купил тебе не золото, а серебро! Я не имею понятия, кого он привел, но это кто-то важный, поэтому ему понравится, если мы будем очень хорошо выглядеть.
Очевидно, все это было высказано без всякого нажима. Юлия просто улыбнулась, кивнула.
— Сколько осталось до обеда?
— Полчаса.
— Цезарь, что именно означает для нас тот факт, что Бибул удалится в свой дом и будет наблюдать за небом? — спросил Помпей. — Например, можно ли будет в следующем году объявить наши законы недействительными?
— Только не те, что были приняты до сегодняшнего дня, Магн. Так что ты и Красc в безопасности. Больше всего пострадает моя провинция, поскольку мне понадобятся Ватиний и плебс — хотя плебс с точки зрения религии не ограничен в своих действиях. Поэтому я очень сомневаюсь, что наблюдение Бибулом небес в состоянии превратить в святотатство плебисциты и деятельность плебейских трибунов. Однако нам придется отстаивать это в суде. И зависеть мы будем от городского претора.
