Вино, лучшее (и крепчайшее) из запасов Цезаря, начало восстанавливать равновесие Помпея, но его душевное состояние продолжало оставаться подавленным. По его мнению, Общественный дом весьма подходил Цезарю. Весь в насыщенных темных тонах и великолепной позолоте. Мы, светлые люди, считал он, лучше всего выглядим именно на таком фоне.
— Ты знаешь, конечно, что нам нужно провести еще один законопроект о земле, — резко проговорил Помпей. — Я постоянно в разъездах, так что я и сам испытал, что такое — быть членом комиссии. Нам нужна земля Кампании.
— И общественные земли Капуи. Да, знаю.
— А Бибул сделает этот закон недействительным.
— Может быть, и нет, Магн, — спокойно возразил Цезарь. — Если я издам этот закон в качестве дополнения к первоначальному акту, он будет менее уязвим. Члены комиссии и комитета останутся теми же, но это не проблема. И тогда двадцать тысяч твоих ветеранов можно будет за год расселить там да еще вдобавок обеспечить пять тысяч римских неимущих. Мы должны будем так же быстро расселить еще двадцать тысяч ветеранов на других землях. И у нас еще останется достаточно времени, чтобы оценить такие места, как Арреций, у которых нет своих земель. При покупке частной земли на казну будет меньше давления. Это — наш аргумент в пользу изъятия общественных земель Кампании: неоспорим тот факт, что они уже принадлежат государству.
— Но ренты больше не будет, — заметил Помпей.
— Правильно. Хотя мы с тобой оба знаем, что ренты не так прибыльны, как должны быть. Сенаторы не хотят платить больше.
— Жены сенаторов, у которых есть собственное состояние, тоже этого не желают, — усмехнулся Помпей.
— О-о?
— Теренция. Не платит за ренту ни сестерция, хотя сама сдает целые дубовые рощи для свиней. Очень выгодно. Эта женщина тверда, как мрамор! О боги, мне жаль Цицерона!
— Как ей удается не платить?
— Считает, что там где-то есть священная роща.
— Умная курица! — засмеялся Цезарь.
— Именно. Казна не очень благосклонна к брату Квинту сейчас, когда он возвращается из провинции Азия.
— Почему?
— Он настаивает на том, чтобы ему заплатили его последнюю стипендию не в азиатских монетах.
— А чем они плохи? Это хорошее серебро, и каждая монета стоит четыре денария.
— При условии, если ты сможешь найти менялу, который примет их, — хихикнул Помпей. — Я привез целые мешки таких монет, но никогда не думал расплачиваться ими с людьми. Ты знаешь, как подозрительно относятся люди к иностранным монетам! Я предложил казне расплавить их и превратить в слитки.
— Это значит, что казне не нравится Квинт Цицерон.
— Интересно почему.
В этот момент Евтих постучал в дверь, чтобы объявить, что обед подан. Собеседники прошли в столовую. Когда гостей было мало, лишние ложа отодвигались в сторону. Оставшееся ложе с двумя стульями, поставленными вдоль длинного и узкого стола высотой до колен, было установлено в самой красивой части комнаты с видом на колоннаду и главный перистиль.
Когда Цезарь и Помпей вошли, двое слуг помогли им снять тоги. Эта одежда была такой громоздкой, что возлежать в ней на ложе было совершенно невозможно. Тоги тщательно сложили и отложили в сторону. Мужчины прошли к спинке ложа, сели на нее, сняли свои сенаторские сандалии с консульскими серповидными пряжками, позволили тем же слугам омыть их ноги. Помпей, конечно, занял на ложе locus consularis — почетное место. По обычаю, они устроились так, чтобы касаться ложа левым боком, подложив под локоть круглый валик. Лица пирующих удобно поднимались над столом, и им легко было дотягиваться до всех блюд, расставленных там. Принесли чаши для омовения рук и полотенца.
Помпей почувствовал себя немного лучше. Он с удовольствием рассматривал перистиль с замечательными фресками, изображавшими весталок, великолепный мраморный бассейн и фонтаны. Жаль, что туда поступает так мало солнца. Затем он стал разглядывать фрески, украшавшие стены столовой. Роспись изображала битву у озера Регилл, когда Кастор и Поллукс спасли Рим.
И когда его блуждающий взгляд остановился на двери, в комнату вошла богиня Диана. Несомненно, то была Диана! Богиня лунной ночи, совершенно нереальная, она двигалась с такой грацией и так красиво, что ее шагов не было слышно. Юное божество, неизвестное людям, которые смотрели на нее, пораженные, Такая она была целомудренная и ко всему безразличная… Но вот Диана, уже на полпути к столу, увидела его, во все глаза глядящего на нее, и чуть задержалась, распахнув голубые очи.
— Магн, это моя дочь Юлия. — Цезарь указал на стул напротив того места на ложе, где располагался Помпей. — Садись здесь, Юлия, и составь компанию нашему гостю. А вот и моя матушка!
Аврелия устроилась напротив Цезаря. Несколько слуг начали приносить еду, расставлять бокалы, наливать вино и воду. Женщины, как заметил Помпей, пили только воду.
Какая она красивая! Какая очаровательная, какая восхитительная! И после небольшой заминки она держалась совершенно спокойно, указывая ему на блюда, которые повара в доме Цезаря готовили лучше всех, предлагая попробовать то одно, то другое. И все это — с улыбкой, в которой не было и намека на застенчивость. Однако не мелькало в ней и чувственного приглашения. Помпей осмелился спросить ее, как она проводит дни. (Кому интересны были ее дни? Кого волновало, что она делает со своими ночами, когда луна высоко поднимается в небе и ее колесница несет ее к звездам?) Юлия ответила что читает книги или гуляет, посещает весталок или своих подруг. Спокойный ответ, данный низким, мягким голосом. Когда Юлия наклонилась вперед, Помпей увидел, насколько нежна и изящна была ее грудная клетка, хотя и не увидел ее груди. Руки — хрупкие, но округлые, с небольшой ямочкой на локте, кожа вокруг глаз чуть фиолетового оттенка, на каждом веке блеск лунного серебра. Такие длинные, прозрачные ресницы! И брови такие светлые, что едва различимы. Она не красилась, а ее бледно-розовый рот сводил с ума от желания поцеловать. Губы — полные, красивой формы, со складочками в уголках, говорящими о смешливости.
Цезарь и Аврелия уже не существовали для Юлии и Помпея. Они говорили о Гомере и Гесиоде, Ксенофонте и Пиндаре, о путешествиях по Востоку. Она с жадностью внимала речам Помпея, словно Великий Человек был не менее одаренным оратором, нежели Цицерон. Она задавала ему разные вопросы обо всем, от албанцев до пресмыкающихся, населяющих окрестности Каспийского моря. Видел ли он Арарат? Как выглядит еврейский храм? Действительно ли люди ходят по водам Асфальтового моря? Видел ли он когда-нибудь черного человека? Каков из себя царь Тигран? Правда ли, что амазонки когда-то обитали в Понте, в устье реки Термодонт? Видел ли он когда-нибудь амазонку? Говорят, что Александр Великий встречал их царицу где-то на берегах реки Яксарт. О, какие замечательные имена у их рек — Окс, Аракс, Яксарт… И как только человеческий язык мог изобрести такие странные звуки?
А немногословный, прагматичный Помпей, со своим лаконичным стилем и слабым образованием, был очень рад, что жизнь на Востоке и Феофан приучили его к чтению. Он произносил слова, сам не сознавая, как они удержались у него в голове. И мысли у него появились такие, о возможности существования которых он даже не подозревал. Помпей и не думал, что умеет так оригинально мыслить! Он скорее умер бы, чем разочаровал это изысканное молодое создание, не отрывающее взгляда от его лица, словно он являл собою фонтан всех знаний и представлял своей персоной самое прекрасное из всего, что ей когда-либо приходилось видеть.
