В этот момент, всего за несколько дней до курульных выборов, Луций Веттий выполз из-под камня. Он пришел к молодому Куриону, чьи речи на Форуме в эти дни были направлены большей частью против Помпея, и сообщил ему, что знает о плане убить Помпея. Затем он спросил Куриона, хочет ли тот присоединиться к заговору. Курион внимательно выслушал и сделал вид, что заинтересовался. Потом рассказал об этом своему отцу, потому что у него не хватало смелости стать конспиратором или убийцей. Старший Курион и его сын всегда ссорились, но их разногласия касались лишь вина, сексуальных развлечений и долгов. Когда им угрожала настоящая опасность, Стрибонии Курионы сплачивали ряды.
Старший Курион немедленно известил Помпея, а Помпей созвал Сенат. Вызвали Веттия, чтобы тот дал показания. Сначала опозоренный всадник все отрицал, затем признался и стал называть имена: сын кандидата в консулы Лентула Спинтера, Луций Эмилий Павел и Марк Юний Брут, теперь известный как Цепион Брут. Эти имена были настолько необычны, что никто не мог поверить. Младший Спинтер не состоял членом «Клуба Клодия» и не славился неблагоразумными поступками; сын Лепида когда-то бунтовал, но не сделал ничего плохого с тех самых пор, как возвратился из ссылки. Представить себе Брута в роли убийцы было более чем нелепо. На эти возражения Веттий объявил, что писарь Бибула принес ему кинжал, посланный младшим консулом, вынужденным оставаться в стенах дома. После этого слышали, как Цицерон говорил: мол, стыдно, что Веттий нигде больше не мог найти кинжал. Но в Палате все поняли важность этого жеста: присылая кинжал, Бибул дал понять, что поддерживает планируемое преступление.
— Чушь! — крикнул Помпей. — Марк Бибул сам предупреждал меня еще в мае, что существует заговор с целью убить меня. Бибул не может принимать в этом участия.
Вызвали младшего Куриона. Он напомнил всем о том, что Павел находится в Македонии, и назвал этот донос чистой ложью. Сенат был склонен согласиться, однако Веттия задержали для повторного допроса. Слишком свеж был еще в памяти Катилина. Никто не хотел позорной, без суда, казни римлянина, даже такого, как Веттий. Так что этот заговор не должен был выскользнуть из-под контроля Сената. Послушный желаниям Сената, Цезарь как старший консул приказал своим ликторам взять Луция Веттия в Лаутумию и приковать его к стене камеры, поскольку это был единственный способ воспрепятствовать побегу из столь непрочной тюрьмы.
Хотя на поверхности дело выглядело совершенно нелепым, Цезарь чувствовал беспокойство. Чувство самосохранения подсказывало ему: вот случай, когда нужно сделать все возможное, чтобы дать народу самому оценивать ход событий. Это дело не должно ограничиваться стенами Сената. Поэтому, распустив Сенат, старший консул созвал народ и сообщил ему, что случилось. И на следующий день Цезарь распорядился привести Веттия на ростру для публичного допроса.
На этот раз список конспираторов оказался совсем другим. Нет, Брут не принимает участия в заговоре. Да, Веттий забыл, что Павел находится в Македонии. Может быть, он вообще неправ в отношении сына Спинтера. Это мог быть сын Марцелла — в конце концов, и Спинтер, и Марцелл из рода Корнелиев Лентулов и оба являлись кандидатами в консулы. И Веттий принялся называть другие имена: Лукулл, Гай Фанний, Луций Агенобарб и Цицерон. Все — boni или те политики, которые заигрывали с «хорошими». Ощущая мучительное отвращение к доносчику, Цезарь приказал отвести Веттия обратно в Лаутумию.
Однако Ватиний догадывался, что Веттий нуждался в более жестком обращении. Поэтому он вернул Веттия на ростру и подверг его совершенно беспощадному допросу. На этот раз Веттий настаивал, что назвал имена правильно, хотя и добавил еще два: не кто иной, как сей респектабельный столп общества, зять Цицерона Пизон Фругий, и сенатор Ювентий, известный своей тупостью. Собрание закончилось после того, как Ватиний предложил вынести законопроект на Плебейское собрание, чтобы провести официальное расследование возникшей проблемы, которую быстро окрестили «делом Веттия».
Все выглядело бессмысленно. Единственный вывод, который напрашивался из всего этого, — что boni сыты Помпеем по горло и поэтому задумали убить его. Однако даже самый проницательный аналитик не мог распутать клубок, который запутал Веттий. Запутал? Нет, связал узлами.
Сам Помпей теперь верил, что заговор существует, но не мог взять в ум, что зачинщиками заговора были именно boni. Разве Бибул не предупреждал его? Но если это не boni, тогда кто? И он решил, как и Цицерон: коль скоро Ватиний взялся за расследование дела Веттия, истина неизбежно выплывет.
Что-то еще терзало Цезаря. Большой палец на левой руке покалывало. Наверняка он знал только одно: Веттий ненавидит его, Цезаря. Так куда же заведет дело Веттия? Было ли это каким-то коварным образом нацелено на него? Или на то, чтобы вбить клин между ним и Помпеем? Поэтому Цезарь решил не ждать месяца, когда начнется официальное расследование. Он снова приведет Веттия на ростру, чтобы еще раз допросить публично. Интуиция подсказывала ему, что жизненно важно сделать это быстро. Может быть, тогда имя Гая Юлия Цезаря не появится в протоколах.
Но так не получилось. Когда ликторы Цезаря вернулись из Лаутумии, они пришли одни, у всех были бледные лица. Луций Веттий по-прежнему был прикован к стене своей камеры. Но он был мертв. На шее — следы крупных, сильных рук, на ногах — следы отчаянной борьбы за жизнь. Поскольку узник был прикован, никто не подумал поставить возле него охрану. Кто бы ни приходил ночью, чтобы заставить Веттия замолчать, он появился и исчез незаметно.
Стоявший поблизости в настроении приятного ожидания, Катон почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Он был очень рад, что внимание толпы, кипевшей вокруг ростры, переключилось на разгневанного Цезаря. Старший консул приказывал своим ликторам расспросить людей, находившихся поблизости от тюрьмы. К тому времени как кто-либо мог обратиться к Катону с вопросом о том, что он думает о случившемся, признанного оратора и оппозиционера уже не было возле ростры. Он бежал так быстро, что Фавоний не поспевал за ним.
Катон ворвался в дом Бибула. Тот сидел в перистиле — один глаз устремлен на небо, другой косит на посетителей, Метелла Сципиона, Луция Агенобарба и Гая Пизона.
— Как ты посмел, Бибул?! — рявкнул Катон.
Все четверо, как один, повернулись к вошедшему, разинув рты.
— Что я «посмел»? — удивленно спросил Бибул.
— Убить Веттия!
— Что?!
— Цезарь послал в Лаутумию, чтобы привести Веттия на ростру, а тот уже мертвый. Задушен, Бибул! Зачем? Зачем ты это сделал? Я никогда не согласился бы на убийство, и ты знал, что я никогда не согласился бы на такое! Политическая интрига — это одно, особенно когда она нацелена на такую собаку, как Цезарь! Но убийство беззащитного — это достойно презрения!
Бибул слушал с таким видом, словно вот-вот лишится сознания. Когда Катон замолчал, он, шатаясь, поднялся на ноги, протянув вперед руки.
— Катон, Катон! Неужели ты так плохо меня знаешь? Для чего мне убивать беднягу Веттия? Если я не убил Цезаря, зачем мне вообще убивать кого-либо?
