— Оставь, Цезарь, — стал успокаивать его Марк Котта. — Времена меняются, это же так просто. Можешь назвать это обратной реакцией сословия всадников на меры, предпринятые Суллой для их наказания. Мы ведь предвидели, что такое может случиться, и перевели мои земли и деньги на Луция.
— Доходы мы будем посылать тебе в Смирну, — заверил Луций Котта. — Хотя осудили тебя всадники, Сенат тоже в этом поучаствовал. Я могу понять Катула, Гая Пизона и остальное охвостье, но Публий Сулла, его приспешник Автроний и вся эта свора старательно помогали Карбону. Да и Катилина тоже. Этого я никогда не забуду.
— Я тоже, — сказал Цезарь, стараясь улыбнуться. — Я очень тебя люблю, дядя Марк, ты это знаешь. Но даже ради тебя я не смогу сделать рогатым Публия Суллу, соблазнив эту ведьму, сестру Помпея.
Такое заявление вызвало всеобщий смех. Каждый с удовлетворением подумал о том, что Публий Сулла уже наказан — тем, что вынужден жить с сестрой Помпея, немолодой, некрасивой и очень любившей выпить.
В конце февраля Авл Габиний наконец поразил всех. Только он один знал, как трудно было сдерживать себя, заставляя Рим думать, что он, глава коллегии плебейских трибунов, — несерьезный, ничтожный человек. К нему относились не слишком доброжелательно: уроженец Пицена, ставленник Помпея. И все же Габиний не был «новым человеком». Его отец и дядя были сенаторами. Кроме того, в жилах Габиниев текло много всеми уважаемой римской крови. Авл Габиний мечтал сбросить с себя ярмо Помпея и стать самостоятельным политиком, хотя здравый смысл подсказывал ему, что он никогда не будет достаточно влиятелен для того, чтобы возглавить собственную фракцию. Скорее, Помпей Великий был недостаточно велик. А Габиний очень хотел стать союзником настоящего римлянина, ибо многое относительно Пицена и пиценцев раздражало его, особенно их отношение к Риму. Помпей для них значил больше, чем Рим, и Габинию было тяжело принять это. Но это было естественно! В Пицене Помпей являлся некоронованным царем, и в Риме он тоже обладал огромным влиянием. Большинство пиценцев с гордостью следовали за земляком, который утвердил свое господство над людьми, считавшимися выше его.
Авл Габиний, красивый лицом и статью, не желал иметь патроном Помпея. Разумеется, его выбор пал не на кого другого, как на Гая Юлия Цезаря. Много лет назад они познакомились при осаде Митилен и сразу прониклись друг к другу симпатией. С неподдельным восхищением Габиний наблюдал, как Цезарь демонстрировал свои экстраординарные способности. Многое подсказывало Габинию, что ему выпала привилегия считать своим другом человека, который однажды приобретет огромное значение. Другие тоже могут быть красивы, высоки, хорошо сложены, обладать шармом и даже иметь великих предков. Но Цезарь был наделен гораздо большим. Иметь такой мощный интеллект и в то же время быть храбрейшим из храбрых! Это выделяло Цезаря из толпы. Обычно очень умные люди усматривают в храбрости огромный риск. А Цезарь умел не допустить ничего, что угрожало бы любому его предприятию. Что бы он ни затеял, он всегда находил правильный способ применить именно те свои качества, которые с максимальным эффектом служили осуществлению его цели. И у него имелась сила, которой у Помпея никогда не будет. Нечто неуловимое, что исходило от Цезаря и формировало мир вокруг него согласно его желанию. Цезарь не останавливался ни перед чем, ему был чужд страх.
И хотя за прошедшие после Митилен годы они мало виделись, мысль о Цезаре не давала Габинию покоя. Он твердо решил, что в тот день, когда Цезарь возглавит свою собственную фракцию, он станет одним из самых верных его сторонников. Но как ему выйти из числа клиентов Помпея, Габиний не знал. Помпей был его патроном, поэтому Габиний обязан работать на него, как всякий клиент. Все это значило, что Габиний выступил с намерением поразить скорее относительно молодого и загадочного Цезаря, нежели Гнея Помпея Магна, Первого Человека в Риме, своего патрона.
Габиний не собирался говорить в Сенате. С тех пор как права плебейских трибунов были полностью восстановлены, это необязательно. Лучше ударить по Сенату без предупреждения и в такой день, когда никто не заподозрит грядущих великих перемен.
В колодце комиций собрались всего около пятисот человек. Габиний поднялся на ростру, чтобы обратиться к ним с речью. Это был профессиональный плебс, политическое ядро, люди, которые никогда не пропускали собраний и могли дословно пересказать особенно яркие речи. Они помнили даже детали всех важных плебисцитов, проводимых за последние тридцать лет.
Лестница Дома Сената тоже почти пустовала. Там стояли только Цезарь, несколько сенаторов-клиентов Помпея, включая Луция Афрания и Марка Петрейю, а также Марк Туллий Цицерон.
— Если мы и нуждались в напоминании о том, насколько серьезной для Рима является проблема пиратства, то грабеж Остии и захват нашего первого груза сицилийского зерна три месяца назад должны были послужить гигантским стимулом! — обратился Габиний к плебсу и к наблюдателям на ступенях курии Гостилия. — И что же мы сделали, чтобы очистить Наше море от этого пагубного наваждения? — гремел он. — Что мы сделали, чтобы обезопасить это зерно и уберечь граждан Рима от голода, не вынуждать их платить за хлеб выше обычной цены, за хлеб, их основной продукт? Что мы сделали, чтобы защитить наших купцов и их суда? Что мы сделали, чтобы не похищали наших дочерей, наших преторов? Очень мало, уважаемый плебс, очень, очень мало!
Цицерон подвинулся ближе к Цезарю, тронул его за руку.
— Я заинтригован, — сказал он, — но не озадачен. Ты знаешь, куда он клонит, Цезарь?
— О да.
А Габиний продолжал, воодушевляясь все больше и больше:
— То немногое, что мы предприняли с тех пор, как более сорока лет назад Антоний Оратор попытался прогнать пиратов, было произведено после правления диктатора, когда его преданный союзник и коллега Публий Сервилий Ватия уехал управлять Киликией. Он получил приказ ликвидировать пиратов. Ему предоставили власть проконсула и полномочия набирать флот в каждом городе и государстве, страдающем от пиратов, включая Кипр и Родос. Он начал с Ликии и занялся Зеникетом. Ему потребовалось три года, чтобы разделаться с одним пиратом! И база этого пирата находилась в Ликии, а не среди скал и утесов Памфилии или Киликии, где прячутся худшие грабители. Оставшееся время своего пребывания в губернаторском дворце в Тарсе он посвятил маленькой красивой войне против племени исаврийцев, крестьян-землепашцев, обитающих во внутренней Памфилии. Когда он победил их, захватив два их несчастных городка, наш драгоценный Сенат позволил ему именовать себя Публием Сервилием Ватией Исаврийским — как вам это нравится? Ведь Ватия — не очень благозвучное имя, не правда ли? «Кривоногий»! Можно ли обвинять беднягу за желание избавиться от имени «Публий из семьи Сервилиев, Традиционно Кривоногих», и называться «Публий Сервилий Кривоногий, Победитель исаврийцев»? Вы должны признать, что «Исаврийский» добавляет немного блеска унылому имени!
В качестве иллюстрации Габиний приподнял тогу выше колен, продемонстрировал свои стройные ноги и прошелся по ростре, нарочито соединив колени и широко расставив ступни. Аудитория разразилась хохотом.
