— Серьезно, — сказал Цезарь, отсмеявшись, — я знаю, какого ты мнения об этом союзе, но не считай меня глупым, пожалуйста. У Сервилии сильно развито политическое чутье. И она влюблена в меня. Однако она — не член моей семьи, и ей нельзя полностью доверять. Когда я использую ее в качестве стены, я стараюсь контролировать все мои мячи.
— Ты меня очень успокоил, — вежливо произнесла Аврелия. — Так что это за блестящая идея?
— Когда Сулла упразднил lex Domitia de sacerdotiis, он шагнул чуть дальше, чем диктовали обычай и традиция, изъяв должность великого понтифика из трибутных выборов. До Суллы великого понтифика всегда выбирали. Его никогда не назначали его коллеги-жрецы. Я заставлю Лабиена выдвинуть законопроект, согласно которому народ в своих трибах снова получит право выбирать жрецов и авгуров. Включая и великого понтифика. Народу понравится эта идея.
— Им нравится все, что аннулирует закон Суллы.
— Именно. В таком случае единственное, что я должен сделать, — сказал Цезарь, поднимаясь, — это стать великим понтификом.
— Заставь Тита Лабиена провести закон сейчас, Цезарь. Не откладывай! Неизвестно, сколько еще протянет Метелл Пий. Он одинок без своей Лицинии.
Цезарь взял руку матери и поднес ее к губам.
— Спасибо, мама. Дело будет ускорено, потому что это — закон, который поможет Помпею Магну. Он умирает от желания сделаться жрецом или авгуром, но знает, что его никогда не назначат. В то время как на выборах он может попытать счастья.
Смех и болтовня в кабинете становились все громче. Цезарь отметил это, входя в приемную. Он хотел сразу же уйти, но вдруг изменил решение и нанес визит жене.
Ну и собрание, подумал он, стоя незамеченным на пороге, Помпея полностью переделала некогда аскетическую комнату. Теперь там было полно лож с матрасами из гусиного пуха, множество пурпурных подушек и покрывал, масса дорогих, но банальных безделушек, картин и статуй. Когда-то скромная спальня, заметил он через открытую дверь, ныне тоже носила следы безвкусицы.
Помпея возлежала на лучшем ложе. Она была там не одна. Аврелия могла воспрепятствовать ей развлекать мужчин, но не в силах оказалась пресечь визиты родного брата Помпеи, Квинта Помпея Руфа-младшего. Двадцати с небольшим лет от роду, он имел дурную славу. Без сомнения, это через него Помпея познакомилась с женщинами из семьи Клавдиев, ибо Помпей Руф был лучшим другом не кого-то, а самого Публия Клодия. Клодий был на три года старше его. И такой же неуправляемый.
Запрет Аврелии распространялся на самого Клодия, но не на двух его сестер, Клодию и Клавдию. «Жаль, — подумал Цезарь бесстрастно, словно ставя диагноз, — что вольное поведение этих двух молодых матрон дополняется красивой внешностью». Клодия, жена Метелла Целера (старшего из двоих сводных братьев Муции Терции), была намного красивее, чем ее младшая сестра Клодилла, после громкого скандала разведенная с Лукуллом. Как все Клавдии Пульхры, сестры были очень смуглыми, с большими и ясными темными глазами, длинными, загнутыми вверх ресницами, пышными и волнистыми черными волосами. Их оливковая кожа была идеальна. Несмотря на маленький рост, обе обладали отличными фигурами, одевались со вкусом, в их движениях чувствовалась грация. Они были начитанны, особенно Клодия, которая любила высокую поэзию. Гостьи сидели рядом на ложе, лицом к Помпее и ее брату, спустив платья с гладких плеч так, чтобы чуть продемонстрировать полные, восхитительной формы груди.
Фульвия внешне ничем не была на них похожа. Бледная, с каштановыми волосами и фиолетовыми глазами — чем-то ее внешность напомнила Цезарю облик его матери Аврелии. Очень положительная и не допускающая возражений молодая женщина, набитая глупыми идеями, рожденными ее романтической преданностью братьям Гракхам — деду Гаю и двоюродному деду Тиберию. Ее брак с Публием Клодием пришелся не по вкусу ее родителям. Впрочем, это не остановило Фульвию, которая решила настоять на своем. После замужества она очень сдружилась с сестрами Клодия, во вред всем троим.
Однако никто из этих женщин не беспокоил Цезаря так, как две зрелые дамы известной репутации, занимавшие третье ложе: Семпрония Тудитана, жена одного Децима Юния Брута и мать другого (странный выбор подруги для Фульвии — все Семпронии Тудитаны были заядлыми врагами обоих Гракхов, равно как и семья Декумия Юния Брута Галлецийского, деда мужа Семпронии), и Палла, жена цензора Филиппа и цензора Попликолы, родившая по сыну каждому из мужей. Семпронии Тудитане и Палле должно было быть лет по пятидесяти, хотя они использовали все известные косметические средства, чтобы скрыть этот факт, — от краски и пудры на лице и шее до сурьмы вокруг глаз и кармина на щеках и губах. Они также следили за тем, чтобы тело не обвисало. Они усердно голодали, чтобы оставаться худыми, как палки, носили легкие, летящие одежды, считая, что те возвращают им ушедшую юность. «Результат подобного вмешательства в процесс старения, — думал Цезарь, внутренне ухмыляясь, — так же безуспешен, как и смешон». Его собственная мать, решил бы безжалостный зритель, выглядела намного привлекательнее, хотя и была на десять лет старше этих кокеток. Но Аврелия не искала общества мужчин, в то время как Семпрония Тудитана и Палла были аристократками-проститутками, отнюдь не обделенными вниманием мужчин, так как считались лучшими fellatores в Риме, даже по сравнению с профессионалами по оральному сексу обоих полов.
Их присутствие означало, заключил Цезарь, что Децим Брут и молодой Попликола также являются приятелями Помпеи. О Дециме Бруте нельзя сказать ничего особенного: молодой, скучающий, горячий. Вечно доставляет неприятности, проистекающие от неумеренного употребления вина, интриг с женщинами и игры в кости. Но молодой Попликола совратил свою мачеху, пытался убить своего отца-цензора и был официально переведен в разряд нищих и безвестных. Ему никогда не будет дозволено войти в Сенат. Однако когда Публий Клодий женился на Фульвии и получил неограниченный доступ к деньгам, молодой Попликола стал вновь появляться в высших кругах.
Клодия первая заметила Цезаря. Она выпрямилась на ложе, выставила вперед грудь и одарила его соблазнительной улыбкой.
— Цезарь, какое божественное удовольствие видеть тебя! — промурлыкала она.
— Взаимно, конечно.
— Входи же! — пригласила его Клодия, похлопав по ложу рядом с собой.
— Я бы с удовольствием, но боюсь, что мне пора уходить.
Выходя на улицу, Цезарь решил, что эта компания у него в доме — рассадник сплошных неприятностей.
Предстояло повидать Лабиена, но сначала он должен увидеть Сервилию, которая, наверное, уже ждет его в квартире. Женщины! Сегодня положительно день женщин — и по большей части женщин нехороших. Кроме Аврелии, конечно. Вот это женщина! Жаль, подумал Цезарь, поднимаясь по лестнице в свою квартиру, что другой такой нет.
Некоторое время любовники молчали. Сначала были умопомрачительные, длительные поцелуи, потом томные объятия на постели, сплетение обнаженных тел. Сервилия — такая восхитительная, такая умная, такая изобретательная в любви, она позволяла ему делать с собой все, что он хотел, и сама ничем себя не ограничивала. И он был таким идеальным, таким чувствительным и мощным, таким знающим. Абсолютно удовлетворенные друг другом, восхищенные тем, что близость вызывает у них не брезгливость, а удовольствие, Цезарь и Сервилия забывали обо всем, пока вода в хронометре не истекала несколько раз.
