Они мгновенно влюбились друг в друга. Ни он, ни она не ожидали ничего подобного. Марция понимала, что происходит, Катон — нет.
Она улыбнулась, показывая ослепительно белые зубы.
— Ты вернулся героем, Марк Катон.
Тут принесли первые блюда. Обычно Катон презирал такой рацион. Фаршированные каракатицы, перепелиные яйца, гигантские оливки, привезенные из Дальней Испании, копченые угри, устрицы, доставляемые в цистернах из Байи, крабы оттуда же, мелкие креветки в чесночном соусе на превосходном оливковом масле и хрустящий, еще пышущий печным жаром хлеб.
— Я ничего особенного не сделал, только выполнил свой долг, — сказал Катон так мягко и ласково, что сам себе удивился. — Рим отправил меня аннексировать Кипр, и я сделал это.
— Но очень честно и очень тщательно.
Дополнением к сказанному был обожающий взгляд. Катон залился краской, опустил голову и сосредоточился на поглощении устриц и крабов, которые, признаться, были очень вкусны.
— Попробуй креветок, — сказала Марция, взяв его руку и поднося ее к блюду.
Прикосновение вызвало в нем взрыв восторга. Благоразумие приказывало отнять руку, но он ему не подчинился. И продлил миг контакта, делая вид, что поглощен выбором.
«Какой же он привлекательный! — думала Марция. — Какой благородный нос! Какие красивые серые глаза, такие суровые, но озаренные внутренним светом. Какой твердый рот! И аккуратно подстриженные мягкие, вьющиеся рыжевато-золотистые волосы. Широкие плечи, длинная красивая шея, никакого лишнего жира, длинные мускулистые ноги. Спасибо всем богам, что в тоге слишком неудобно есть и мужчины одеты только в туники!»
Катон стиснул в пальцах пару креветок, сгорая желанием сунуть одну в великолепный восхитительный ротик. О, пусть продлится это мгновение!
И оно длилось и длилось. А остальные члены семейства удивленно переглядывались. Их удивление относилось не к Марции. В ее добродетели и покорности родительской воле не сомневался никто. Нет, удивлял всех один лишь Катон. Кто бы мог подумать, что он может говорить так тихо и мягко и так упиваться прикосновением женской руки? Из всех присутствующих только Филипп был достаточно стар, чтобы помнить, как незадолго до восстания Спартака двадцатилетний Катон сходил с ума от любви к Эмилии Лепиде, дочери Мамерка, вышедшей замуж за Метелла Сципиона. Этот факт, решил Рим, что-то в нем убил. И в двадцать два года он женился на Аттилии, но относился к ней холодно, с нескрываемым безразличием. А когда та улеглась под Цезаря, развелся с ней, запретил видеться с дочкой и с сыном. В доме его с тех пор не было женщин.
— Разреши мне омыть твои руки, — произнесла Марция между переменами блюд.
На столе появились жареный ягненок, жареный цыпленок, множество овощей, приготовленных с чесноком и тертым сыром, жареная свинина в перечном соусе и свиные колбаски, слегка поджаренные и обмазанные разбавленным водой медом.
Для Филиппа, знавшего, что гость ценит во всем простоту, это был весьма скудный стол. Для Катона — обильная, трудно перевариваемая пища. Но ради Марции он пробовал то одно, то другое.
— Я слышал, у тебя две сводные сестры и один сводный брат?
Лицо ее осветилось.
— Да. Правда, мне повезло?
— Значит, тебе они нравятся?
— Кому они могут не нравиться?
— А кто тебе нравится больше?
— О, это просто, — улыбнулась она. — Маленький Гай Октавий.
— Сколько ему?
— Шесть, но ведет он себя на все шестьдесят.
Катон засмеялся. Не привычно заржал, а тихо захохотал.
— Наверное, это очаровательно.
Она нахмурилась, обдумывая ответ.
— Нет, он совсем не очаровательный, Марк Катон. Я бы сказала, что он поразительный. По крайней мере, так говорит мой отец. Он невозмутимый, спокойный и всегда о чем-нибудь размышляет. Все у него разложено по полочкам, анализируется, взвешивается. — Она замолчала, потом добавила: — И он очень красив.
— Тогда это у него от его двоюродного деда Гая Цезаря, — сказал Катон, снова хрипло и поскучнев.
Она заметила это.
— В некоторых отношениях — да. Интеллект потрясающий. Но одарен он отнюдь не во всех областях. Довольно ленив. Ненавидит греческий и даже не учит.
— Ты хочешь сказать, что Гай Цезарь одарен всесторонне?
— По-моему, все так считают.
— Тогда чем же одарен маленький Гай Октавий?
— Он очень рационален. Ничего не боится. Уверен в себе. Готов рисковать.
— Значит, он действительно пошел в Гая Цезаря.
Марция хихикнула.
— Нет, — возразила она. — Он ни в кого не пошел. Он сам по себе.
Стол вновь очистили, и в Филиппе проснулся гурман.
— Марк Катон, — сказал он. — Ты имеешь возможность отведать совершенно новый десерт!
Он посмотрел на салаты, сдобные булочки, пирожные с медом и покачал головой.
— Эй! — прозвучал приказ. — Заносите.
И в столовую внесли нечто бледно-желтое, похожее с виду на сыр, но лежащее на тарелочке, погруженной в миску со снегом.
— Это делается в горах и только в эти дни года. Мед, яйца и сметана, снятая с молока двухлетних овец. Все взбито в бочонке, помещенном в еще больший бочонок, наполненный соленым снегом. А после галопом доставлено в Рим. Я называю этот десерт амброзией с горы Фисцелл.
Но видимо, обсуждение достоинств внучатого племянника Цезаря оставило во рту гостя горечь. Он не стал пробовать амброзию с горы Фисцелл. И даже Марция ничего не смогла с ним поделать.
Вскоре обе женщины удалились. Все удовольствие, полученное Катоном от пребывания в притоне эпикурейцев, немедленно испарилось. Он почувствовал тошноту и был вынужден отправиться на поиски отхожего места. Там его вырвало. Как могут люди так жить? Боги, даже уборная у Филиппа обустроена более чем роскошно! Хотя, признаться, неплохо позволить себе помыть руки и прополоскать рот струей холодной воды.
Он возвращался в столовую по колоннаде.
— Марк Катон!
Он остановился, заглянул в открытую дверь и увидел ее.
— Зайди ко мне на минутку.
Это было запрещено всеми нормами поведения в Риме. Но Катон все же вошел.
— Я только хотела сказать тебе, что мне очень понравилось твое общество, — сказала Марция, разглядывая его губы.
«О, это нестерпимо! Несносно! Смотри мне в глаза, Марция, не смотри на мой рот! Или я не сдержусь. Не продлевай эту пытку!»
Через миг, непонятно каким образом, она оказалась в его объятиях, а их губы слились в поцелуе, более чувственном, чем те поцелуи, что он знал прежде. Но это ни о чем не свидетельствовало, разве что указывало на крайнюю степень его добровольного воздержания. Ранее Катон целовал только двух женщин — Эмилию Лепиду и Аттилию. Правда, Аттилию довольно редко и никогда — с удовольствием. А сейчас пара мягких, но сильных губ вызвала в нем дрожь томления. Марция прильнула к нему, застонала, овладела его языком, прижала его руку к своей груди.
