В уголках глаз Цезаря залучились морщинки, но губы не дрогнули.
— Ты имеешь в виду экстравагантность или исключительность?
— Экстравагантность.
— У тебя хороший учитель. Ты ходишь в школу или учишься дома?
— Дома. Мой педагог — Афенодор Канонитес. Он из Тарса.
— А что ты думаешь об исключительности?
— Исключительность, — свойство весьма выдающихся, неординарных людей. Таких, как ты, дядя Цезарь, потому что… — Мальчик наморщил лоб. — Потому что ты — это ты. И все, что подходит тебе, не подходит другим.
— Включая тебя?
— О, определенно. — Большие серые глаза с обожанием посмотрели на Цезаря. — Я не ты, дядя Цезарь. И никогда таким не буду. Но у меня есть свой стиль.
— Филипп, — смеясь, сказал Цезарь, — я настаиваю, чтобы этого мальчика прислали ко мне в качестве контубернала, как только ему стукнет семнадцать.
В конце марта Цезарь остановился на Марсовом поле (на покинутой вилле Помпея), не желая пересекать римский померий. В его планы не входило вести себя так, словно он признает, что потерял свой империй. Через своих плебейских трибунов Марка Антония и Квинта Кассия он предложил Сенату собраться на апрельские календы в храме Аполлона, после чего пригласил к себе Бальба с его племянником Бальбом-младшим, Гая Оппия, Аттика и Гая Матия, своего давнего друга.
— Кто теперь где? — спросил он у них.
— Маний Лепид и его сын после того, как ты простил их в Корфинии, вернулись в Рим. Думаю, они явятся на собрание, — сказал Аттик.
— Лентул Спинтер?
— Заперся на своей вилле вблизи Путеол. Это может кончиться тем, что он сбежит к Помпею, но в Италии тебе его нечего опасаться, — сказал Гай Матий. — Похоже, двух встреч с Агенобарбом ему хватило. Сначала Корфиний, потом Этрурия. Он предпочел затаиться.
— А Агенобарб?
Ответил Бальб-младший:
— После Корфиния он выбрал Валериеву дорогу, несколько дней отдувался в Тибуре, потом поехал в Этрурию. Там снова начал вербовку. Небезуспешную, надо сказать. Капитал на это у него есть, и немалый. Он вывез все свои деньги из Рима еще до того, как ты перешел Рубикон.
— Фактически, — спокойно сказал Цезарь, — невыдержанный Агенобарб действовал более разумно и логично, чем кто-либо другой. Если не брать в расчет Корфиний.
— Правильно, — подтвердил Бальб-младший.
— И что он намерен делать со своими новыми рекрутами?
— Он нанял две небольшие флотилии, одну — в гавани Коссы, другую — на острове Игилий. И кажется, хочет покинуть Италию. А поплывет, возможно, в Испанию. Я был в Этрурии, там ходят такие слухи.
— А что в Риме? — спросил Цезарь у Аттика.
— Намного спокойнее после Корфиния, Цезарь. Все поняли, что ты идешь не убивать. Всех поражает, что эта война проходит без крови.
— Будем молиться, чтобы так шло и дальше.
— Беда в том, — сказал Гай Матий, — что твои враги необъективны. Вряд ли кого-нибудь из них — кроме, может быть, самого Помпея — заботит, сколько крови пролито. Им бы только уничтожить тебя.
— Оппий, расскажи о Катоне.
— Он уехал на Сицилию, Цезарь.
— Ну что ж, он ведь назначен ее губернатором, так?
— Так, но его не очень любят многие из тех сенаторов, кто остался в Риме после того, как ты перешел Рубикон. Поэтому они в обход губернаторства Катона решили назначить специального человека, чтобы обезопасить запасы зерна. Выбрали Луция Постумия. Но Постумий не согласился под предлогом, что нельзя ущемлять интересы ранее избранного Катона. Уговоры продолжились. Наконец Постумий сказал, что поедет, но только в том случае, если с ним поедет Катон. Естественно, Катон отказался, он ведь большой домосед. Однако Постумий настаивал, и Катон сдался. А Фавоний вызвался сопровождать эту парочку. Сам. Никто его не просил.
Цезарь улыбнулся.
— Луций Постумий, а? О боги, у них просто дар выбирать не того, кого нужно! По-моему, он пустозвон и в придачу зануда.
— Да, — кивнул Аттик. — Ты прав. Он долго выпендривался, перед тем как уехать. Сначала сказал, что не шевельнется, пока молодой Луций Цезарь и Луций Росций не вернутся от тебя. Потом ждал возвращения Публия Сестия.
— Вот тебе на! И когда же он убыл?
— В середине февраля.
— С войском, наверное, ведь на Сицилии нет легиона?
— Без войска. Сначала считалось, что Помпей переправит туда двенадцать когорт Агенобарба, но тебе известно, куда они подевались. А все люди Помпея теперь в Диррахии.
— Не очень-то они думают об Италии, а?
Гай Матий пожал плечами.
— А им это надо? Они знают, что ты не позволишь стране голодать.
— По крайней мере, Сицилию я возьму без труда, — сказал Цезарь.
Подняв брови, он посмотрел на старшего Бальба.
— Неужели и правда никто не притронулся к государственным капиталам? Мне в это трудно поверить, но…
— Но, Цезарь, это абсолютная правда. Казна набита слитками доверху.
— Надеюсь, что и деньгами.
— Ты наложишь арест на казну? — спросил Гай Матий.
— Лишь при необходимости, мой старый друг. Войны стоят дорого, но потом окупаются, а гражданские войны не приносят трофеев.
— Однако, — нахмурился Бальб-младший, — как ты потащишь все это за собой? Столько повозок? С монетами, с золотом, с серебром?
— Ты полагаешь, я не осмелюсь оставить деньги в Риме? — спросил задумчиво Цезарь. — Но именно так я и поступлю. А что мне мешает? Помпей, добираясь до Рима, не перескочит через меня. Я возьму ровно столько, сколько мне нужно, — около тысячи талантов монетами. Впереди у меня три кампании: на Сицилии, в Африке и на Востоке. Но финансы Италии не должны пострадать. Казна останется под контролем законно организованного правительства, в которое войду я и те сенаторы, что сейчас в Риме.
— Думаешь, тебе это удастся? — спросил Аттик.
— Очень на это надеюсь, — был ответ.
Но когда Сенат собрался первого апреля в храме Аполлона, людей было так мало, что кворума не набралось. Ужасный удар для Цезаря. Из консуляров пришли только Луций Вулкаций Тулл и Сервий Сульпиций Руф, причем последний был настроен враждебно. К тому же выяснилось еще одно непредвиденное обстоятельство: кроме Марка Антония и Квинта Кассия на скамье плебейских трибунов сидел Луций Цецилий Метелл — ярый boni, готовый заблокировать любое вынесенное на обсуждение предложение. И Цезарь теперь ничего не мог с этим поделать. Ведь именно для защиты прав народных избранников его тринадцатый легион пересек Рубикон.
Несмотря на отсутствие кворума, что не позволяло провести какой-нибудь закон, Цезарь наконец заговорил о вероломстве boni и о своем совершенно законном марше в Италию. Он подробно остановился на отсутствии кровопролития, а также на милосердии, оказанном в Корфинии.
