В разгар одного из боев Пуллон и Ворен поспорили, кто из них отважней и сноровистей в воинском деле. Они потребовали, чтобы девятый стал в этом деле судьей. Одна из осадных башен нервиев так близко придвинулась к лагерю, что едва не касалась стены. Нервии собирались использовать ее как мост для прорыва внутрь осажденного укрепления. Но Пуллон взял в руки факел и, приподнявшись над бруствером, метнул его в сторону передвижной каланчи. Ворен тоже взял факел и точно послал его в цель, высунувшись из-за бруствера еще дальше. Так они кидали факелы до тех пор, пока осадная башня не запылала и нервии с горящими волосами не попрыгали с нее вниз. Тогда Пуллон схватил лук и колчан и принялся осыпать варваров стрелами с ловкостью, какую он перенял некогда у лучников Крита. Стрелял он поразительно точно, а Ворен также без промаха разил нервиев загодя заготовленными pila. Ни один из героев не получил ни царапины, и, когда атака захлебнулась, зрители покачали головами. Решение было — ничья.
— Наступил критический момент обороны. Мы сражаемся уже тридцатый день, — сказал Квинт Цицерон, когда наступила темнота и нервии в беспорядке отступили.
— Хочешь сказать, что мы победим? — удивленно спросил Пуллон.
— Я хочу сказать, что мы проиграем, Тит Пуллон. Они с каждым днем становятся все напористее, и у них наши орудия. — Тяжело вздохнув, Квинт Цицерон ударил себя кулаком по колену. — О боги, кто-то ведь должен пройти сквозь их ряды! — Он повернулся к Вертикону. — Я не могу снова и снова посылать людей на верную смерть. Здесь и сейчас мы должны найти способ, как сделать так, чтобы у человека, которого мы пошлем, ничего не смогли найти. Вертикон, ты — нервий, скажи.
— Я все обдумал, — ответил Вертикон на сносной латыни. — Прежде всего, это должен быть кто-то, кто может сойти за нервия-воина. Сейчас здесь присутствуют менапии и кондрусы, но необходимо достать накидку с нужным рисунком. Тогда наш человек мог бы сойти за одного из них. — Он помолчал, вздохнул. — Сколько продуктов уцелело после пожара?
— Хватит на семь-восемь дней, — ответил Ворен. — Впрочем, наши люди так ослабели, что едят очень мало. Может, протянем декаду.
Вертикон кивнул.
— Тогда так и поступим. Пошлем кого-нибудь, кто может прикинуться нервием. Я пошел бы сам, но меня сразу узнают. Зато у меня есть слуга. Очень умный парень, быстро соображает.
— Это здорово! — прогремел Пуллон. Лицо грязное, кольчуга разорвана от шеи до пояса. — В этом есть смысл. Но меня беспокоит другое. Последнее послание мы спрятали в прямой кишке нашего парня, но его отыскали и там. Юпитер! Может быть, твой человек, Вертикон, и хорош, но его могут заподозрить, а заподозрив, обыщут. И найдут записку, где бы она ни была.
— Смотрите, — сказал Вертикон, выдергивая из земли торчащее поблизости копье нервиев.
Это было не римское оружие, но сделанное искусно. Длинное деревянное древко с большим металлическим наконечником в форме листа. Так как длинноволосые галлы любили цвет и украшения, оно не было «голым». В том месте, где метатель держал копье, древко было покрыто вязаной сеткой цвета нервиев — зелень мха и грязно-оранжевый. А с сетки, прикрепленные петлями, свисали три гусиных пера, покрашенные в такие же цвета.
— Я понимаю, почему сообщение должно быть послано в письменном виде. Словам нервия Цезарь может и не поверить. Но напиши это письмо самыми мелкими буквами и на самой тонкой бумаге, Квинт Цицерон. А пока ты пишешь, мои женщины снимут с копья сетку. Потом мы обернем бумагу вокруг древка и вновь покроем его сеткой. — Вертикон пожал плечами. — Это лучшее, что я могу предложить. Они ищут везде, в каждом отверстии тела, в каждой складке одежды, в каждой пряди волос. Но если сетка в порядке, не думаю, что им придет в голову снять ее с древка.
Ворен и Пуллон согласно кивнули. Квинт Цицерон тоже кивнул и ушел в свой деревянный дом, по счастью не сгоревший. Там он сел и очень убористым почерком стал набрасывать сообщение на самом тонком листе бумаги, какой сумел найти.
Я пишу на греческом, Цезарь, потому что враги наши знают латынь. Уже тридцать дней нервии атакуют. Вода протухла, выгребные ямы заражены. Люди болеют. Не знаю, как нам удается держаться. У нервиев римские орудия, стреляют зажигательными снарядами. Продукты кончаются. Пошли нам помощь, иначе все мы погибнем.
Квинт Туллий Цицерон, легат.
Слуга Вертикона был мускулист и высок. Вылитый воин. Но слуги у нервиев практически приравнивались к рабам. Они занимались хозяйством, ходили за плугом, их разрешалось пытать. Несмотря на все это, малый стоял спокойно, не выказывая и тени испуга. «Да, — подумал Квинт Цицерон, — из него получился бы отменный воин. Дураки нервии, что не разрешают таким парням воевать. Но это хорошо для меня и для моего легиона. Этот пройдет».
— Замечательно, — сказал он. — Мы получили возможность доставить сообщение Цезарю. Но как получить ответ от него? Я должен знать, идет ли к нам помощь. И должен сказать это людям, иначе отчаяние поглотит остаток их мужества. Безусловно, Цезарю понадобится какое-то время, чтобы собрать нужные силы, но парни нуждаются в ободрении.
Вертикон улыбнулся.
— Получить ответ не труднее, чем отослать сообщение. Я велю слуге по возвращении снабдить свое копье дополнительным желтым пером.
— И оно будет торчать на виду, как собачьи яйца! — ахнул Пуллон.
— Что нам и нужно. Вряд ли кто-нибудь станет приглядываться к копью, летящему в лагерь. А мой человек пометит его лишь перед тем, как метнуть.
Цезарь получил копье через два дня после того, как слуга прошел через линию нервиев.
Поскольку лес к югу от лагеря был слишком густым, курьеру, чтобы не заблудиться, пришлось шагать в Самаробриву по дороге. Ее весьма тщательно охраняли, но первые три дозора ему удалось миновать. Четвертый дозор остановил его. Курьера раздели, полезли во все отверстия, прощупали волосы и одежду. Но сетка на копье была безупречна. Ее даже не тронули, а слуга Вертикона заранее разрезал себе лоб твердым куском коры, чтобы порез казался раной. Он шатался, что-то бормотал, закатывал глаза и все пытался поцеловать начальника патруля. Решив, что у раненого сильное сотрясение мозга, начальник со смехом его отпустил.
К вечеру совершенно обессиленный гонец прибыл в Самаробриву. Там тут же развернулась бурная деятельность. Один курьер галопом поскакал к Марку Крассу, стоявшему в двадцати пяти милях от крепости. Ему было приказано спешно вести восьмой легион в Самаробриву, чтобы охранять ее в отсутствие генерала. Второй курьер поскакал в порт Итий к Гаю Фабию, которому надлежало с седьмым легионом двинуться во владения атребатов и ждать Цезаря у реки Скальд. Третий курьер поскакал в лагерь Лабиена на Мозе известить его о развитии событий. Но Цезарь не приказал своему заместителю присоединиться к спасательной экспедиции. Он предоставил Лабиену право самому решать, опасаясь, что тот может оказаться в положении Квинта Цицерона.
На рассвете Самаробрива увидела вдалеке легион Марка Красса, и Цезарь с десятым незамедлительно покинул ее.
