Октавий почти сразу вернулся, и они возобновили прогулку. Уже смеркалось. Солнце садилось, золотя арочные этажи табулария и слегка изменяя цвета возвышающихся над ним храмов. Храм Юпитера Наилучшего Величайшего доминировал, а Юнона Монета расположилась на более низкой площадке. Почти каждый дюйм пространства вокруг них занимали святилища, воздвигнутые в честь каких-нибудь богов или их ипостасей. Старые храмы были маленькими, однообразными, а самые новые сияли богатыми красками, сверкали позолотой. Только так называемое священное убежище, небольшой распадок между двумя уступами, было свободным. Там росли сосны, тополя и несколько африканских папоротниковых деревьев.
Строительство базилики Юлия уже полностью завершилось. Цезарь стоял, с удовлетворением любуясь ее соразмерностью и красотой. Фасад этого нового двухэтажного Дома суда покрывал цветной мрамор, а между коринфскими колоннами, разделенными арками, стояли статуи его предков, от Энея и Ромула до Квинта Марция Рекса, построившего акведук. С ними соседствовали Гай Марий, Сулла и Катулл Цезарь. А еще его мать, его первая жена Циннилла, обе тетушки Юлии и третья Юлия — его дочь. Вот лучшее из преимуществ правителя мира: он мог воздвигать любые статуи, включая и женские, какие хотел.
— Она такая красивая, я часто прихожу сюда, чтобы посмотреть на нее, — сказал Октавий. — Больше суды не будут откладываться из-за снега или дождя.
Цезарь прошел к еще не отделанной новой курии Гостилия, будущему Дому сената. Колодец комиций был снесен, чтобы уступить место этому строению. Цезарь построил другую, более высокую и широкую ростру во всю длину Форума, украшенную статуями и колоннами с носами захваченных кораблей, от которых, собственно, и пошло название «ростра». Некоторые ворчали, что Цезарь нарушает mos maiorum, внося столько изменений, но он проигнорировал их недовольство. Пора Риму выглядеть лучше, чем Александрия или Афины. Новая базилика Порция, построенная Катоном, жалась к подножию Холма банкиров, пусть небольшая, но достаточно привлекательная, чтобы ее сохранить.
За базиликой Порция и курией Гостилия располагался форум Юлия. Это огромное предприятие, имевшее целью возобновить римскую торгово-промышленную деятельность, упиралось в Холм банкиров. Сам холм был выровнен. С тыла на него наседала Сервиева стена, поэтому Цезарь хорошо заплатил, чтобы передвинуть ее в углубление, обегавшее новую площадь, вымощенную мрамором и обнесенную колоннадой из великолепных коринфских колонн, пурпурных, с позолоченными капителями в форме листьев. В центре площади играл струями роскошный фонтан, украшенный статуями резвящихся нимф, а за ним на высоком ступенчатом подиуме располагалось единственное здесь здание — храм Венеры Прародительницы. Тот же пурпурный мрамор, те же коринфские колонны, а на пике фронтона — золотая статуя Виктории в колеснице, влекомой парой крылатых коней. Солнце почти село, только колесница теперь улавливала и отражала его лучи.
Цезарь вынул ключ, и они вошли в целлу, большую комнату с великолепным ячеистым потолком, украшенным розами. При виде картин на стенах у Октавия перехватило дыхание.
— «Медея» кисти Тимомаха из Византия, — сказал Цезарь. — Я заплатил за нее восемьдесят талантов, но стоит она намного больше.
«Наверняка!» — подумал пораженный Октавий. Медея, бросающая в море окровавленные куски расчлененного ею брата, казалась до жути живой. Она убила его, чтобы задержать отца и получить шанс сбежать вместе с Ясоном.
— «Афродита, выходящая из морской пены» и «Александр Великий» написаны непревзойденным гением Апеллесом. — Цезарь усмехнулся. — Но о цене, пожалуй, я умолчу. Восемьдесят талантов не покроют и стоимости одной ракушки на первой из них.
— Но они здесь, в Риме, — горячо возразил Октавий. — Уже одно это делает эти несравненные картины достойными любой цены. Если они в Риме, значит, их нет ни в Афинах, ни в Пергаме.
Статуя Венеры Прародительницы стояла в центре удаленной от входа стены, так искусно раскрашенная, что казалось, богиня вот-вот сойдет со своего золотого пьедестала. Как и у статуи Венеры Победительницы, у нее было лицо Юлии.
— Это работа Аркесилая, — коротко сказал Цезарь, отворачиваясь.
— Я почти не помню ее.
— Жаль. Юлия была, — у него дрогнул голос, — бесценной жемчужиной. Это самое малое, что о ней можно сказать.
— Кто делал твои статуи? — спросил Октавий.
По одну сторону от Венеры стоял Цезарь в доспехах, по другую — он же, но в тоге.
— Мастера нашел Бальб. Мои банкиры поручили ему и мою конную статую, чтобы поставить на самой площади, у фонтана. А я заказал отдельную статую Двупалого, чтобы поставить ее с другой стороны. Он ведь не менее знаменит, чем Буцефал Александра.
— А что будет там? — спросил Антоний, указывая на пустой постамент из черного дерева, инкрустированного эмалью и самоцветами, образующими замысловатые узоры.
— Статуя Клеопатры с моим сыном. Она готовит мне этот дар. Из чистого золота, как она обещает. Так что на улице эту статую ставить нельзя. Предприимчивый люд вмиг растащит ее по кусочкам, — смеясь, сказал Цезарь.
— Когда она прибудет в Рим?
— Я не знаю. Этим ведают боги, как всеми нашими путешествиями, даже последним.
— Когда-нибудь я тоже построю форум, — сказал Октавий.
— Форум Октавия. Амбициозно. Весьма и весьма.
Октавий проводил Цезаря до порога его дома и стал подниматься к дому Филиппа. Идти было трудно. Вскоре он понял, что задыхается. «Сумерки, ночь приближается», — думал Октавий, слушая, как трепетание крылышек дневных птиц сменяется тяжелыми взмахами больших крыльев филинов. Огромное розовое облако нависло над Виминалом, озаренное последними лучами солнца.
«Я замечаю в нем перемены. Он выглядит очень усталым. Но это не физическая усталость. Скорее, он словно бы понимает, что за все усилия его даже не поблагодарят. Что крохотные существа, ползающие у его ног, всегда будут возмущаться его величием и его способностью делать то, чего они даже не надеются сделать. „Как и всеми нашими путешествиями, даже последним“. Почему он так сказал?»
За древними, покрытыми лишайником столбами Мугониевых ворот склон делался еще круче. Октавий остановился передохнуть, прислонившись спиной к одному из столбов. Второй столб, бочкообразный, с утолщенным навершием, напоминал лемура, беглеца из подземного мира. Октавий выпрямился, с трудом прошел еще немного и остановился у узкой улочки, ведущей к Бычьим Головам — самому неприятному кварталу на Палатине.
«Я там родился, когда отец моего отца, печально известный всем неудачник, был еще жив, а мой отец еще не стал его наследником. Потом, не успели мы переехать, умер и он, и матушка выбрала ему в замену Филиппа. Несерьезный человек, у которого на уме одни плотские удовольствия.
