Интересно, что сделает Цезарь?
* * *
— Я думаю, Цезарь уедет в Испанию, как только покончит с законотворчеством, — сказала Кальпурния Порции и Марции.
Глаза Порции блеснули, лицо озарилось надеждой.
— На этот раз все пойдет по-другому! — вскричала она, с силой ударив кулаком по ладони. — С каждым днем волнение в легионах Цезаря усиливается, а со времен Квинта Сертория испанцы воюют не хуже нас. Вот увидите, Испания будет для Цезаря крахом. Я молюсь только об этом!
— Хватит, Порция, — остановила ее Марция, встретившись взглядом с помрачневшей Кальпурнией. — Не забывайся.
— Ну и что? — резко ответила Порция, схватив Кальпурнию за руку. — Кальпурния не рассердится. Почему это должно ее волновать? Цезарь проводит все свое время на той стороне Тибра. С другой!
«Она права, — подумала Кальпурния. — Он остается в Общественном доме только накануне собраний сената, которые начинаются на рассвете. Остальное время он там, с ней. Я ревную, а я это ненавижу. И ее ненавижу, но его я люблю».
— Царица, — спокойно сказала она, — очень сведуща в вопросах государственного управления. Он говорит, что они обсуждают законы и политические проблемы. Вряд ли у них остается время на что-то еще.
— Ты хочешь сказать, что он имеет наглость говорить о ней с тобой? Со своей законной женой? — не веря ушам, изумилась Порция.
— Да, и довольно часто. Вот почему я не очень-то беспокоюсь. Цезарь нисколько не изменился ко мне. Я его жена. В лучшем случае она его любовница. Хотя, — с легкой завистью добавила Кальпурния, — я очень хотела бы увидеть мальчика.
— Отец говорит, он красивый, — сказала Марция и нахмурилась. — Любопытно то, что сын Атии, Октавий, ненавидит царицу и отказывается верить, что этот ребенок от Цезаря, хотя мой отец утверждает, что он очень похож на него. Октавий называет ее царицей зверей из-за ее богов, у которых звериные головы.
— Октавий просто ревнует к ней, — сказала Порция.
Кальпурния очень удивилась.
— Ревнует? Но почему?
— Я не знаю, но мой Луций знаком с ним по тренировкам на Марсовом поле. Он говорит, что Октавий не делает из этого секрета.
— Я не знала, что Октавий и Луций Бибул — друзья, — сказала Марция.
— Они ровесники, им по семнадцать лет, а Луций один из немногих, кто не высмеивает Октавия, когда тот приходит на тренировки.
— А почему кто-то должен высмеивать его? — удивилась еще раз Кальпурния.
— Потому что у него астма. Мой отец, — продолжала Порция, преобразившись при одной мысли о своем знаменитом родителе, — говорил, что Октавия нельзя винить. Он уже наказан богами. И мой Луций согласен с ним.
— Бедный мальчик. Я и не знала, — сказала Кальпурния.
— Я живу в этом доме, я знаю, — мрачно сказала Марция. — Бывают случаи, когда Атия боится его потерять.
— Я все равно не понимаю, почему он должен ревновать к Клеопатре! — сказала Кальпурния.
— Потому что она украла у него Цезаря, — ответила Марция. — Цезарь проводил с ним много времени, пока не появилась царица. Теперь он о нем совершенно забыл.
— Мой отец, — протрубила Порция, — осуждал ревность. Говорил, что она разрушает душевный покой.
— Я не думаю, что мы очень уж ревнивы, но никто из нас не может похвастать душевным спокойствием, — сказала Марция.
Кальпурния подхватила с пола котенка и поцеловала его лоснящуюся маленькую головку.
— У меня такое чувство, — сказала она, прижавшись щекой к круглому меховому животику, — что царица Клеопатра тоже не знает покоя.
Ее догадка была близка к истине. Узнав, что Цезарь убывает в Испанию, чтобы подавить там восстание республиканцев, Клеопатра не на шутку встревожилась.
— Но я не могу жить тут без тебя! Я запрещаю тебе покидать меня!
— Я посоветовал бы тебе вернуться домой, но осенью и зимой море между Италией и Александрией непригодно для путешествий, — сказал Цезарь, стараясь сохранять ровный тон. — Потерпи, любовь моя. Кампания будет недолгой.
— Я слышала, что у республиканцев тринадцать легионов.
— Думаю, так оно и есть.
— А ты распустил всех солдат, оставив себе только два.
— Пятый, «Жаворонок», и десятый. Но Рабирий Постум, который опять согласился быть моим praefectus fabrum, набирает рекрутов в Италийской Галлии. Очень многим парням там уже надоело бездельничать, и они вновь готовы служить. У меня будет восемь легионов, достаточно, чтобы побить Лабиена, — сказал Цезарь, наклонился и с удовольствием поцеловал ее.
Но она продолжала сердиться. Надо менять тему.
— Ты просмотрела результаты переписи? — спросил он.
— Просмотрела. Она превосходно проведена, — ответила Клеопатра, отвлекаясь. — Когда я возвращусь в Египет, то проведу такую же перепись. Меня поражает, как тебе удалось заставить тысячи человек ходить от дома к дому.
— Люди любят совать нос в чужие дела. Их только надо научить, как справляться с теми, кому не нравятся всяческие вопросы.
— Твоя гениальность потрясает меня. Ты делаешь все так результативно, так быстро. Нам за тобой не угнаться.
— Продолжай делать мне комплименты, и моя голова скоро не войдет в твои двери, — беспечно сказал он и нахмурился. — По крайней мере, твои комплименты искренние. Ты знаешь, что эти идиоты воздвигли в портике Юпитера Наилучшего Величайшего?
Она знала. Одобряя и соглашаясь с этим, она уже достаточно хорошо изучила Цезаря, чтобы понимать, почему это так рассердило его. Сенат и восемнадцать старших центурий решили заказать золотую скульптуру: Цезарь в колеснице, запряженной четверкой коней, а под ним — земной шар. Еще одна почесть вопреки его воле.
— Я стою перед дилеммой, — говорил он ей какое-то время назад. — Если запретить им это, я буду выглядеть неблагодарным, скупым, а если разрешить, все сочтут, что я тщеславен и высокомерен. Я сказал им, что эта конструкция, с моей точки зрения, ужасна, но они сделали вид, что не услышали, и продолжают свое.
«Ужасную конструкцию» он не видел до момента торжественного совлечения с нее ткани. Скульптор Аркесилай постарался. Четыре коня были великолепны. Приятно удивленный, Цезарь медленно обошел вокруг скульптуры и увидел пластинку, прикрепленную к переднему борту колесницы. Надпись, сделанная на греческом, повторяла надпись под его статуей на рыночной площади в Эфесе: «НОСИТЕЛЬ БОЖЕСТВЕННОЙ СУТИ» и все остальное.
— Снимите эту мерзость! — рявкнул он.
Никто не двинулся с места.
У одного из сенаторов на поясе висел кинжал. Цезарь схватил его и вонзил в золото. Еще немного усилий — и пластинка отскочила.
— Никогда, никогда больше не говорите так обо мне! — крикнул он и отошел, разъяренный до такой степени, что отброшенную пластинку быстро смяли, превратив ее в металлический шар.
