В фойе дворца сидел молодой человек в военном платье, явно облеченный обязанностью фильтровать посетителей. Часовые снаружи, глядя на богатое убранство личного экипажа Октавия, без возражений пропустили его. Но этот юноша не собирался быть таким услужливым.
— Да? — рявкнул он, глядя из-под густых бровей.
Октавий молча уставился на него. Вот это солдат! Именно таким Октавий хотел бы быть сам, но никогда не будет. Когда малый поднялся, Октавий увидел, что ростом он с Цезаря, что его плечи как два холма, а шее, толстой и жилистой, позавидовал бы и буйвол. Но все это было ничем по сравнению с его лицом, поразительно привлекательным, но абсолютно мужским. Копна волос, кустистые черные брови, суровый взгляд глубоко посаженных карих глаз, тонкий нос, твердый рот и волевой подбородок. Мускулистые голые руки, кисти крупные, хорошей формы, пригодные как для грубой, так и для тонкой работы.
— Да? — снова спросил страж, но уже не так грозно и с улыбкой в глазах.
Александровский тип, подумал он про себя (слово «красавчик», по его мнению, было неприменимо к мужчинам). Но — поизящней, поизысканней, что ли.
— Прошу прощения, — сказал визитер вежливо, но чуть царственно. — Я с докладом к Гаю Юлию Цезарю. Я его новый контубернал.
— Из великих аристократов? — спросил солдат. — Тебе туго придется, когда он увидит тебя.
Октавий улыбнулся, вся царственность вмиг исчезла.
— О, он знает, как я выгляжу. Он сам меня запросил.
— Так значит, родич! И кто же ты будешь?
— Меня зовут Гай Октавий.
— Это мне ни о чем не говорит.
— А тебя как зовут? — спросил Октавий, ощущая растущую симпатию к стражу.
— Марк Випсаний Агриппа. Контубернал Квинта Педия.
— Випсаний? — переспросил Октавий, сдвинув брови. — Какое странное имя. Откуда ты родом?
— Из самнитской Апулии, но имя мессапийское. Обычно меня зовут Агриппа, по прозвищу.
— Что значит «рожденный ногами вперед». По твоему виду не скажешь, что ты хромаешь.
— С ногами у меня все в порядке. А что за прозвище у тебя?
— У меня нет прозвища. Я — просто Октавий.
— Ступай вверх по лестнице. Третья дверь налево.
— Ты не посмотришь за моими вещами, пока я их не заберу?
Вещи внесли. Агриппа с иронией их оглядел. Контубернал, а барахла больше, чем у иного легата. Кто же он в семье? Несомненно, какой-нибудь дальний кузен по браку. На вид ничего, не зазнается, но, похоже, довольно высокого мнения о себе. Определенно без воинской жилки. Если он и напоминал Агриппе кого-то, так это одного малого из истории о Гае Марии, некоего кузена Мария по браку, который был убит рядовым солдатом за заигрывания. Вместо того чтобы казнить солдата, Марий его наградил! Не то чтобы Агриппа того малого видел, но вообще.
Гай Октавий? Наверняка латинянин. В сенате много Октавиев, даже среди консулов. Агриппа пожал плечами и снова занялся списком казненных.
— Да, — ответил Цезарь на стук.
Суровое лицо его смягчилось, когда он узнал вошедшего. Положив перо, Цезарь встал.
— Мой дорогой племянник, ты сумел выдержать такой большой путь. Я очень рад.
— Я тоже рад, Цезарь. Жаль, что я пропустил сражение.
— Не жалей. В этом сражении я ничем не блеснул и потерял слишком много людей. Но я надеюсь, это не последняя моя битва. Ты хорошо выглядишь, но я пришлю Хапд-эфане, пусть осмотрит тебя для уверенности. На перевалах много снега?
— На Генавском — да, а на Пиренеях снег уже сошел. — Октавий сел. — Ты был очень мрачным, когда я вошел, дядя Гай.
— Ты читал цицероновского «Катона»?
— Эту злобную чушь? Да, она меня немного развлекла во время болезни. Надеюсь, ты ответишь ему?
— Этим я и занимался, когда ты постучал. — Цезарь вздохнул. — А Кальвин и Мессала Руф, например, считают, что отвечать не стоит. Все, что бы я ни написал, назовут мелочным. Так они говорят.
— Может, они и правы, но ответить необходимо. Промолчать — значит признать, что все в «Катоне» правда. Люди, которые сочтут мелочным твой ответ, все равно не поверят в твою правоту. А ведь Цицерон обвиняет тебя в очень серьезных вещах. В том, что ты губишь на корню демократию, лишаешь римлян права распоряжаться собой… и даже в смерти Катона. Когда у меня появятся деньги, я скуплю все копии «Катона» и сожгу, — сказал Октавий.
— Какой интересный ход! Я мог бы сделать это и сам.
— Нет, люди догадаются, кто за этим стоит. Позволь, я сам все устрою. Позже, когда утихнет скандал. Как ты намерен построить опровержение?
— Начну с нескольких стрел в адрес Цицерона. Потом перейду к характеристике Катона и разделаюсь с ним получше, чем Гай Кассий с Марком Крассом. От скаредности перейду к пьянству, к ручным философам, к недостойному обращению с женами. Там будет все, — с удовольствием сказал Цезарь. — Я уверен, что Сервилия будет счастлива познакомить меня с малоизвестными подробностями жизни Катона.
Начало военной стажировки Гая Октавия было далеким от обычного постижения уклада воинской службы. Надеясь получше сойтись с очаровательным Марком Випсанием Агриппой, он уже на следующий день после прибытия понял, что знакомить его с сослуживцами вовсе не входит в первостепенные намерения Цезаря.
Оказываясь по воле Фортуны в каком-либо месте, Цезарь не покидал его до тех пор, пока не наводил там порядок. Дальняя Испания, давняя римская провинция, в этом смысле не была исключением, но все свои усилия Цезарь направил на организацию римских колоний. Кроме пятого, «Жаворонка», и десятого, все приведенные им в Испанию легионы должны были там и остаться, на очень хороших участках плодородной земли, отобранной у испанских землевладельцев, державших сторону республиканцев. Римскую бедноту он рассчитывал сосредоточить в Урсоне под вывеской «Урбанизированная колония Юлия», а в остальных местах планировал поселить ветеранов. Одна колония — возле Гиспалиса, занимавшегося торговлей, одна — близ Фиденции, расположенной между Пармой и Плаценцией. Две — под Укубией, три — около Нового Карфагена. Еще четыре — западнее, на земле лузитанов. Каждый колонист наделялся полным римским гражданством, а вольноотпущенникам разрешалось присутствовать на управленческих заседаниях — очень редкая привилегия для бывших рабов.
В обязанности Октавия входило сопровождать Цезаря, и он трясся с ним в его быстроходной двуколке, а тот перепархивал от одного участка к другому, проверяя, как делят землю, и желая воочию убедиться, что ее умеют делить. Он составлял законы, регулирующие жизнь колоний, вводил положения разного рода, указывал, где и что надо сделать, и лично отбирал первых граждан, которые будут составлять совет каждой колонии. Октавий понял: его испытывают. Причем проверяется не только его компетенция, но и здоровье.
— Надеюсь, — сказал он Цезарю, когда они возвратились в Гиспалис, — что я немного помог тебе, дядя.
