— Значит, он весь день просидел у ее постели, а не находился, как должно, в палате?
— В том-то и дело, что нет, госпожа! Он сказал слуге, что у нее просто обморок, и домой не пошел! — Эпафродит зарыдал. — О-о-о, а теперь он не может вернуться домой!
— Что за чушь? Почему это не может?
— Он хочет сказать, — крикнула вбежавшая Порция, — что Цезарь мертв и что мой Брут — мой Брут! — убил его!
Ужас парализовал Сервилию. Она стояла, чувствуя, как что-то теплое течет по ногам. Моча. Но она онемела и не могла ни двинуться, ни вздохнуть. Застыла с открытым ртом и выпученными глазами.
— Цезарь мертв, мой отец отомщен! Твой любовник мертв, потому что твой сын убил его! И это я заставила его сделать это! Я заставила!
Способность двигаться неожиданно вернулась. Сервилия подскочила к Порции и с размаху ударила ее кулаком. Порция растянулась на полу во весь свой рост, а Сервилия обеими руками вцепилась ей в волосы и потащила к луже мочи. Она тыкала ее лицом в эту лужу, пока Порция не закашлялась и не очнулась.
— Meretrix mascula! Femina mentula! Грязная, сумасшедшая, низкорожденная verpa!
Порция поднялась на ноги и набросилась на Сервилию, пустив в ход зубы и ногти. Две женщины дрались с переменным успехом, яростно, молча. Эпафродит звал на помощь. Женщин смогли растащить только шестеро слуг.
— Заприте ее в ее комнате! — задыхаясь, велела Сервилия, очень довольная, что сумела взять верх.
Вон она, Порция, вся в крови, поцарапанная и избитая!
— Идите! Делайте, что вам сказано! — рявкнула она. — Делайте, иначе я всех вас распну!
Трое философов высунулись из дверей, но никто не осмелился подойти, никто не протестовал, когда стонущую, кричащую Порцию дотащили до ее комнаты и заперли там.
— Что смотрите? — крикнула хозяйка дома троим философам. — Хотите висеть на крестах, насосавшиеся дешевого пойла пиявки?
Они спрятались в свои комнаты, но Эпафродит остался на месте. Когда Сервилия в таком состоянии, лучше быть при ней.
— Дит, то, что она тут наговорила, — это правда?
— Боюсь, что да, госпожа. Хозяин с другими укрывается в храме Юпитера Наилучшего Величайшего.
— С другими?
— Их там сколько-то человек. Гай Кассий тоже убийца.
Она покачнулась, схватилась за Дита.
— Помоги мне дойти до комнаты, и пусть кто-нибудь вымоет здесь. Сообщай мне все новости, Дит.
— Да, госпожа. А… госпожа Порция?
— Останется там, где находится. Не давать ни еды, ни питья. Пусть сгниет!
Прогнав служанку, Сервилия захлопнула дверь и упала на кушетку, мотая из стороны в сторону головой. Цезарь? Мертв? Нет, этого не может быть! Но это случилось. Катон, Катон, Катон, чтоб ты за это вечно катал камни в аду! Это ты виноват, больше никто. Это ты привел сюда эту шлюху, это ты вложил в голову Брута идею жениться на ней, это ты и тот mentula, твой отец, разрушили мою жизнь! Цезарь, Цезарь! Как я любила тебя! Я всегда буду любить тебя, я не смогу избавиться от этого чувства.
Она затихла, ресницы веером опустились на мертвенно-бледные щеки. Пришли сладкие мысли. Она стала придумывать, какими способами убьет Порцию. О, какой это будет день! Потом резко открыла глаза. Взгляд стал яростным и тяжелым. Нет. В первую очередь надо решить намного более важный вопрос — как выручить Брута, чтобы эта безумная катастрофа не погребла его бесповоротно, чтобы род Сервилия Цепиона и род Юния Брута вышел из нее, не потеряв ни состояния, ни репутации. Цезарь мертв, но крах семейства его не вернет.
— Уже два часа, как стемнело, — сказал Антоний. — Теперь, пожалуй, можно.
— Можно что? — спросила Фульвия. Взгляд ее фиолетово-синих глаз потемнел. — Марк, что ты задумал?
— Пойду в Общественный дом.
— Зачем?
— Чтобы убедиться, что он действительно мертв.
— Конечно, он мертв! Если бы это было не так, кто-нибудь тебя известил бы. Останься дома, пожалуйста! Не оставляй меня одну!
— С тобой ничего не случится.
И он ушел, накинув на плечи зимний плащ.
Карины, один из самых богатых кварталов Рима, ответвляясь от Эсквилинского холма, почти примыкали к Форуму. А от квартала публичных домов их отделяли несколько храмов и дубовая роща. Идти было недалеко. Лампы отбрасывали колеблющийся свет на Священную дорогу, очень людную в этот поздний час, ибо все шли к центру Рима в ожидании хоть каких-нибудь новостей. Закрыв лицо плащом, Антоний пробился через толпу, двигавшуюся к Нижнему Форуму, и продолжил путь. Пространство вокруг Общественного дома было заполнено. Он опять пробился сквозь толчею и на глазах у всех, чего совсем не хотел, постучал в дверь. В ту, что вела в покои великого понтифика, являвшиеся резиденцией Цезаря. Никто его не остановил. Многие безутешно плакали. Все это были простые римляне. Ни одного сенатора. Ни одного.
Узнав Антония, Трог открыл дверь настолько, чтобы он смог протиснуться внутрь, и быстро закрыл ее. За Трогом стоял Луций Пизон, его смуглое лицо было мрачным.
— Он здесь? — спросил Антоний, бросив плащ Трогу.
— Да, в храме. Пойдем, — ответил Пизон.
— А Кальпурния?
— Моя дочь в постели. Этот странный египтянин дал ей снотворное.
Храм располагался между двумя половинами Общественного дома. Это было огромное помещение без какой-либо статуй, ибо оно принадлежало numina, призрачным римским богам, бесформенным и безликим, чей культ на несколько столетий предвосхитил зачатки греческих религиозных представлений и служил основной составляющей религии Рима. Эти незримые силы управляли разнообразными функциями, действиями и вещами. Им, например, были подвластны кладовые, зернохранилища, колодцы и перекрестки. Зал был залит ярким светом, идущим от множества канделябров. Большие двойные бронзовые двери распахнуты в обе стороны: одни — на колоннаду, обегающую перистиль, другие — в мистическую обитель царей с двумя миндальными деревцами и тремя мозаичными дорожками, ведущими к дальним дверям. Вдоль каждой из стен этого помещения располагались восковые маски старших весталок со времен первой весталки Эмилии, встроенные в миниатюрные подобия храмов, каждый на дорогом пьедестале.
Цезарь сидел на черных похоронных дрогах в центре зала и словно бы спал. Только Хапд-эфане знал, что верхняя часть левой стороны его лица тщательно смоделирована из нанесенного на кисею воска. Глаза и рот закрыты. Шокированный и испуганный намного сильнее, чем ожидалось, Антоний медленно подошел к дрогам и заглянул в лицо спящему. Великий понтифик был облачен в соответствующие одежды. Тога с туникой в алую и пурпурную полосы, на голове дубовый венок. Не было, правда, кольца с печаткой, которое он обычно носил. Длинные тонкие пальцы сложены на коленях, ногти подстрижены и отполированы.
Внезапно Антоний понял, что больше не может этого выносить. Он повернулся, вышел из храма и направился в кабинет Цезаря. Пизон шел за ним.
