Лагерь Брута был переполнен. В нем укрылись около двадцати пяти тысяч солдат Кассия. Некоторые из них были ранены, большинство просто устали от работы на болотах, после которой пришлось еще драться. Брут выделил дополнительные продукты из запасов, заставил пекарей трудиться так, как трудились вчера эти парни, накормил всех свежим хлебом и чечевичным супом с беконом. Сейчас так холодно, а с топливом плохо, потому что деревья, свежесрубленные на тыльном склоне горы, слишком сырые, чтобы нормально гореть. Горячий суп и хлеб с маслом немного согреют солдат.
Когда Брут подумал о том, как войска отреагируют на смерть Кассия, им овладела паника. Он погрузил недвижные тела на телегу и тайно отослал их в Неаполь в сопровождении молодого Катона, которому поручил кремировать их и послать прах домой, а потом возвратиться. Как ужасно, как нереально видеть безжизненное лицо Кассия! Из всех лиц, которые он когда-либо видел, оно было самым живым. Сдружившиеся еще в школьные дни, они стали потом свояками. А убийство Цезаря накрепко связало их — к лучшему или к худшему. Теперь он один. Прах Кассия поедет домой, к Тертулле, которая так хотела детей, но так и не смогла выносить их. Похоже, это судьба всех женщин из рода Юлиев. А теперь для детей слишком поздно. Слишком поздно для нее и слишком поздно для Марка Брута. Порция умерла, мать жива. Порция мертва, мать жива. Порция мертва, мать жива.
После того как увезли тело Кассия, странная сила вдруг влилась в Брута. Дело их двоих теперь полностью перешло в его руки. Он — единственный освободитель, оставшийся в живых и достойный упоминания в исторических книгах. Брут завернул в плащ свое тонкое сутулое тело и отправился успокаивать людей Кассия. Они очень переживали свое поражение, он это понял, переходя от одной группы к другой, чтобы подбодрить павших духом солдат, успокоить. «Нет-нет, это не ваша вина, вы сражались храбро, упорно. Беспринципный Антоний тайно, предательски напал на вас, действуя подло и бесчестно». Конечно, всем хотелось знать, где Кассий, почему он сам не пришел к ним. Убежденный, что известие о его смерти полностью деморализует солдат, Брут солгал: Кассий ранен, понадобится несколько дней, чтобы он снова встал на ноги. Кажется, это сработало.
Перед рассветом он собрал всех своих легатов, трибунов и старших центурионов на совещание.
— Марк Цицерон, — обратился он к сыну Цицерона, — тебе поручается переговорить с моими центурионами и присоединить солдат Кассия к моим легионам, даже если это их переполнит. Легионы, не понесшие ощутимых потерь, следует сохранить в том же составе.
Молодой Цицерон кивнул. По прихоти случая он был сыном старшего Цицерона, хотя по справедливости ему надлежало бы быть сыном Квинта, а молодому Квинту — сыном старшего Цицерона. Квинт-младший — умен, начитан и устремлен к идеалам. А Марк-младший — прирожденный солдат без интеллектуальных вывертов и иных отклонений. Поручение, данное Брутом, было вполне по нему.
Но, успокоив людей Кассия, Брут почувствовал, что странная сила его покидает, уступая место прежнему унынию.
— Понадобится несколько дней, прежде чем мы сможем снова дать бой, — сказал Кимбр.
— Дать бой? — тупо переспросил Брут. — О нет, Луций Кимбр, мы больше не будем сражаться.
— Но мы должны! — воскликнул Луций Бибул, аристократ и болван.
Трибуны и центурионы с кислым видом переглянулись. Яснее ясного — всем хотелось драться.
— Мы будем сидеть здесь, — сказал Брут, выпрямляясь со всем достоинством, на какое был только способен. — Мы не будем… повторяю, мы не позволим навязать нам сражение!
На рассвете войско Антония было построено в боевой порядок. Возмущенный Кимбр тоже собрал армию освободителей, чтобы послать их в атаку. Бой, казалось, был неминуем, но Антоний отвел свои легионы. Его люди устали, его лагерь нуждался в восстановлении. Он только хотел показать Бруту, что не собирается уходить.
Через день Брут объявил общий сбор всей пехоты и обратился к ней с короткой речью, в результате которой его люди почувствовали себя обманутыми. Брут говорил, что вообще не намерен драться. Ни сейчас, ни в будущем, никогда. В этом нет необходимости, а потом, первая обязанность командира — сохранить драгоценные жизни солдат. Марк Антоний откусил больше, чем может прожевать, потому что жевать он будет воздух. Нигде нет ни зерна, ни животных — ни в Греции, ни в Македонии, ни в Западной Фракии. Поэтому его ждет голод. Флот освободителей контролирует море, провизию Антонию с Октавианом ниоткуда не подвезут!
— Расслабьтесь и успокойтесь, у нас еды много. Хватит до следующего урожая, если понадобится, — в заключение сказал он. — Однако задолго до того Марк Антоний и Цезарь Октавиан умрут с голоду.
— Это очень плохо, Брут, — сквозь зубы процедил Кимбр. — Люди хотят драться! Они не хотят спокойно сидеть и пировать, пока враг голодает. Они хотят драться! Они солдаты, а не завсегдатаи Форума!
В ответ Брут заплатил всем командирам и солдатам наличными по пять тысяч сестерциев в благодарность за их храбрость и верность. Но армия восприняла это как взятку и потеряла последнее уважение, которое испытывала к Марку Бруту.
Он пытался подсластить дар, обещая прибыльную короткую кампанию в Греции и Македонии, после того как триумвиры разбегутся в поисках соломы, насекомых, семян. Подумайте о спартанском Лакедемоне, о македонской Фессалонике! Два богатейших города будут отданы вам.
— Армия не хочет грабить города, она хочет сражаться! — в ярости крикнул Квинт Лигарий. — Здесь и сейчас!
Но кто бы что ни говорил ему, Брут стоял на своем. Никаких сражений не будет.
К началу ноября положение армии триумвиров сделалось совсем бедственным. Антоний послал фуражные отряды в Фессалию и в долину македонской реки Аксий, значительно выше Фессалоники. Но отряды вернулись ни с чем. Только вылазка в земли бессов, к реке Стримон, дала зерно и бобы, и то лишь потому, что Раскус, запамятовавший о козьей тропе у Сарпейского перевала, чувствовал себя виноватым и предложил показать, куда надо идти. Вмешательство Раскуса не улучшило отношений между двумя триумвирами, ибо фракийский царевич отказался иметь дело с Антонием. Только с Цезарем! Причина простая: Октавиан обращался с ним почтительно, Антоний — нет. Легионеры Октавиана вернулись с провизией, однако ее могло хватить лишь на месяц, не дольше.
— Пора нам поговорить, Октавиан, — сказал чуть позже Антоний.
— Тогда садись, — предложил Октавиан. — О чем будем говорить?
— О стратегии. Ты никчемный командир, ты мальчишка, но политическими способностями одарен весьма щедро, а нам, может быть, сейчас как раз нужен именно политический подход к делу. У тебя есть какие-нибудь соображения?
— Несколько, — ответил Октавиан с непроницаемым лицом. — Во-первых, я думаю, мы должны обещать каждому из наших солдат премию в двадцать тысяч сестерциев.
— Ты шутишь! — ахнул, резко вскидываясь, Антоний. — Даже с учетом возможных потерь это составит восемьдесят тысяч талантов серебра, а таких денег нет нигде, кроме Египта.
