Он дотронулся пальцем до восковой щеки, словно оценивая, какова она на ощупь, потом отдернул руку и тщательно вытер полой серого плаща.
— Какой он маленький!
— Смерть всех нас делает маленькими, Октавиан.
— Но не Цезаря. Его смерть возвеличила.
— К сожалению, это правда.
— Чей это плащ? Его?
— Нет, это мой.
Хрупкая фигура окаменела, большие серые глаза сузились и загорелись холодным пламенем.
— Ты оказываешь слишком много чести этому трусу, Антоний.
— Он римский аристократ, генерал римской армии. Сегодня я окажу ему еще большую честь на похоронах.
— Похоронах? Он не заслуживает похорон!
— Я здесь решаю, Октавиан. Его сожгут со всеми военными почестями.
— Ты ничего здесь не можешь решать! Он убийца Цезаря! — прошипел Октавиан. — Скорми его собакам, как Неоптолем поступил с Приамом!
— Можешь выть, скулить, скрипеть зубами, хныкать, мяукать — мне все равно, — сказал Антоний, оскаливая мелкие зубы. — Брут будет сожжен со всеми военными почестями, и я ожидаю, что твои легионы тоже придут его проводить!
Красивое лицо дрогнуло и вдруг обрело такое сходство с лицом Цезаря в гневе, что Антоний невольно попятился, пораженный.
— Мои легионы придут, если захотят. И если ты настаиваешь на почетных похоронах, пусть так и будет. Но только без головы. Голова — моя. Отдай ее мне! Сейчас же!
Антоний неожиданно увидел перед собой Цезаря, властного, сильного, с несгибаемой волей. Совершенно сбитый с толку, он вдруг понял, что не может ни выбраниться, ни рыкнуть.
— Ты сумасшедший, — проговорил он наконец.
— Брут убил моего отца. Брут возглавил убийц моего отца. Брут — мой приз, не твой. Я отправлю голову морем в Рим, где насажу ее на пику и прикреплю к основанию статуи Божественного Юлия на Форуме, — сказал Октавиан. — Отдай мне ее.
— Может быть, хочешь получить и голову Кассия? Ты опоздал, ее здесь нет. Я могу предложить тебе несколько других голов. Их владельцы убиты вчера.
— Только голову Брута, — стальным голосом ответил Октавиан.
Не понимая, как он утратил преимущество, Антоний стал просить, потом умолять, потом увещевать, прибегнув к лучшим приемам риторики и даже к слезам. Он перебрал весь диапазон наиболее мягких способов убеждения, ибо если чему-то его эта объединенная экспедиция и научила, так это тому, что Октавиана, слабака, болезненного дурачка, невозможно ни запугать, ни укротить, ни подавить. Убить тоже нельзя, поскольку рядом, как тень, стоит Агриппа. Кроме того, легионы этого не простят.
— Ну, если хочешь… забирай, — неохотно согласился он.
— Благодарю. Агриппа!
Все свершилось молниеносно. Агриппа выхватил меч, шагнул вперед, размахнулся, ударил. Сталь прошла до подушек, распоров их и выпустив облако перьев. Сверстник Октавиана намотал на пальцы черные кудри и опустил руку, держа голову на весу. Выражение его лица не изменилось.
— Она сгниет еще до Афин, не говоря уже о Риме, — с отвращением сказал Антоний, чувствуя тошноту.
— Я приказал мясникам приготовить кувшин с рассолом, — холодно сказал Октавиан, направляясь к выходу из палатки. — Мне все равно, если мозг вытечет, лишь бы лицо можно было узнать. Рим должен видеть, как сын Цезаря отомстил главному из его убийц.
Агриппа и голова исчезли, Октавиан задержался.
— Я знаю, кто убит, а кого взяли в плен? — спросил он.
— Только двоих. Квинта Гортензия и Марка Фавония. Остальные решили покончить с собой. И не трудно понять почему, — сказал Антоний, махнув рукой в сторону обезглавленного тела.
— Как ты намерен поступить с пленными?
— Гортензий отдал управление Македонией Бруту, поэтому он умрет на могиле моего брата Гая. Фавоний может поехать домой — он абсолютно безвреден.
— Я требую, чтобы Фавония казнили. И немедленно!
— Во имя богов, Октавиан, почему? Что он-то тебе сделал? — воскликнул Антоний, морщась и массируя себе виски.
— Он был лучшим другом Катона. Это достаточная причина, Антоний. Он умрет сегодня.
— Нет, он поедет домой.
— Не поедет, Антоний. Ибо я тебе нужен. Ты не можешь обойтись без меня. А я настаиваю на казни.
— Еще будут приказы?
— Кто убежал?
— Мессала Корвин. Гай Клодий, который убил моего брата. Сын Цицерона. И все адмиралы флота, конечно.
— Значит, кое-кто из убийц еще жив.
— Ты не успокоишься, пока они все не умрут, да?
— Правильно.
Откинув клапан палатки, Октавиан ушел.
— Марсий! — рявкнул Антоний.
— Да, господин?
Антоний поддернул алый плащ и натянул на страшную шею, из которой что-то сочилось.
— Найди дежурного старшего трибуна, пусть начинает готовить погребальный костер. Сегодня мы сожжем Марка Брута со всеми военными почестями… и смотри, чтобы никто не прознал, что у него нет головы. Найди тыкву или что-нибудь, что сойдет за голову, и пришли ко мне десять моих германцев. Они прямо в палатке положат его на дроги, поместят тыкву там, где была голова, и надежно закрепят плащ. Понятно?
— Да, господин, — ответил мертвенно-бледный Марсий.
Пока германцы и трясущийся Марсий возились с телом, Антоний сидел, отвернувшись, и молчал. Только после того как Брута унесли, он шевельнулся, сморгнув внезапные, необъяснимые слезы.
Армия будет сыта до самого дома, так как в обоих лагерях освободителей оказалось очень много съестных припасов, а в Неаполе еще больше. Адмиралы спешно отплыли, кинув все, как только услышали о результатах второго сражения под Филиппами. Хранилище, полное серебряных слитков в один талант, битком набитое зернохранилище, коптильни с беконом, бочки засоленной свинины, мешки нута и чечевицы. Трофеи достигнут по крайней мере ста тысяч талантов в монетах и слитках, так что обещанные премии можно выплачивать. Двадцать пять тысяч солдат армии освободителей изъявили желание влиться в армию Октавиана. Никто не захотел пойти под начало к Антонию, хотя победу в обоих сражениях одержал Антоний, а не Октавиан.
«Успокойся, Марк Антоний! Не позволяй этой хладнокровной кобре вонзить в тебя свои зубы. Как ни крути, а он прав. Он мне нужен, я не могу обойтись без него. Я должен вернуть мое войско в Италию, где триумвирам придется начать все сначала. Новый пакт, новая головная боль. Рим разболтался, и понадобится много усилий, чтобы опять привести его в порядок. И мне доставит огромное удовольствие свалить всю черную работу на Октавиана. Пусть он ищет землю для ста тысяч ветеранов, пусть попытается прокормить три миллиона сограждан вместе с Секстом Помпеем, владеющим Сицилией и морями. Год назад я бы с полной уверенностью сказал, что ему это не удастся. А теперь я ни в чем не уверен. Агенты, подумать только! Набрал себе целую армию всяких змеенышей, которые проникают повсюду, нашептывают, наушничают, подглядывают, шпионят — короче, делают все для пропаганды его идей. Культ Цезаря — это только начало, дальше начнут — и уже начинают — поклоняться Октавиану. Нет, я не смогу жить в одном городе с ним. Я найду более подходящее место для проживания и более приятные вещи для времяпрепровождения, чем вечные и неблагодарные хлопоты: добыча хлеба, орды ветеранов, пустая казна».
