— Естественно. Иди сюда, сядь и прижмись ко мне. Ребенку вредны подобные вспышки. Он не возражает, когда мы занимаемся любовью, но, я уверен, очень расстраивается, когда мы ссоримся.
— Ты тоже думаешь, что это мальчик, — сказала она, не желая садиться к нему на колени, но все же смягчаясь.
— Ха-эм и Тах-а убедили меня.
Не успел он произнести эти слова, как его тело резко дернулось, Цезарь в изумлении оглядел себя, потом упал с кресла, спина его выгнулась, руки и ноги вытянулись.
Клеопатра вскрикнула, стала звать на помощь. Не думая о своем парадном убранстве, она наклонилась к нему. Двойная корона слетела с головы и упала на пол. Лицо Цезаря стало сине-багровым, его конечности бились в конвульсиях. Продолжая кричать, пораженная Клеопатра старалась их удержать.
Вдруг все прекратилось так же неожиданно, как и началось.
Думая, что любовники известным способом избавляются от плохого настроения, Хармиан и Ирас не смели войти, пока странная нота в криках хозяйки не убедила их, что случилось нечто серьезное. Когда крики девушек добавились к крикам царицы, в покои вбежали Аполлодор, Хапд-эфане и еще три жреца. Цезарь лежал на полу с посеревшим лицом. Он дышал медленно, с трудом.
— Что с ним? — спросила Клеопатра, когда Хапд-эфане опустился рядом с ней на колени.
Он стал принюхиваться к дыханию Цезаря, слушать биение сердца.
— У него были конвульсии, фараон?
— Да, да!
— Очень сладкого вина! — крикнул жрец-врач. — Очень сладкого вина и гибкую тростинку, полую по всей длине. Побыстрей!
Пока жрецы выполняли приказ, Хармиан и Ирас подняли с пола плачущую, испуганную Клеопатру и убедили ее избавиться от излишка драгоценностей и одежд. Аполлодор орал, что чьи-то головы полетят, если сию же минуту не принесут то, что надо, а Цезарь, будучи в коме, ничего не знал об ужасе, обуявшем всех. Что будет, если правитель мира умрет прямо здесь и сейчас?
Из пристройки для мумифицирования примчался жрец с тростником. Через такие трубки там обычно вводили окись натрия в череп. Хапд-эфане убедился, что тростинкой не пользовались, продул ее, чтобы проверить, что полость ничем не забита, затем открыл рот недвижно лежащего Цезаря, вставил в него конец гибкого стебля, постучал по недвижному горлу и стал осторожно проталкивать свой инструмент, пока тот весь не вошел в горло. Он начал тонкой струйкой вливать в трубку вино, прерываясь, чтобы выпустить воздух. Вина он влил совсем немного, но процесс, казалось, длился века. Наконец Хапд-эфане откинулся на пятки и стал ждать. Когда Цезарь шевельнулся, жрец вынул тростинку и обхватил пациента руками.
— Вот, — сказал он, когда тот открыл затуманенные глаза, — выпей это.
Через несколько секунд Цезарь пришел в себя и даже сумел самостоятельно встать. Сделав шаг-другой, он с удивлением оглядел окружающих, чем-то явно потрясенных. Клеопатра сидела на полу, уставившись на него так, словно он воскрес из мертвых. Краска на лице смазана, лицо мокрое от слез. Хармиан и Ирас ревели в голос. Аполлодор притулился в кресле, уткнув голову в колени. За ним теснились возбужденно перешептывающиеся жрецы. «Почему они все тут? Уж не я ли причина этого сбора?»
— Что произошло? — спросил он, садясь рядом с Клеопатрой и сознавая, что чувствует себя как-то странно.
— У тебя был эпилептический припадок, — прямо сказал Хапд-эфане, — но эпилепсии у тебя нет. Тот факт, что сладкое вино так быстро подействовало, говорит мне об изменениях в твоем теле, произошедших с тех пор, как месяц назад тебя бил озноб. Когда ты ел в последний раз?
— Несколько часов назад. — Он обнял Клеопатру за плечи, посмотрел на худощавого темнокожего египтянина и ослепительно улыбнулся ему, но тут же принял покаянный вид. — Дело в том, что я иногда забываю о пище. Слишком много забот.
— В будущем обязательно держи возле себя человека, который напоминал бы тебе о еде, — строго сказал Хапд-эфане. — Регулярность в питании поможет избежать таких приступов, но если забудешь поесть, выпей хотя бы сладкого вина.
— Нет, — поморщился Цезарь, — только не вина.
— Тогда воды с медом или фруктового сока. Чего-нибудь сладкого. Вели слуге всегда иметь это питье под рукой, даже в разгар сражения. И обрати внимание на предупредительные знаки: тошноту, головокружение, ухудшение зрения, слабость, головную боль, даже просто усталость. Если почувствуешь что-то подобное, Цезарь, немедленно выпей что-нибудь сладкое.
— Я был без сознания. Как ты заставил меня пить, Хапд-эфане?
Хапд-эфане протянул тростинку. Цезарь взял ее, повертел в пальцах.
— Через это? Откуда ты знал, что не попадешь в дыхательное горло? Ведь дыхательное горло и пищевод совсем рядом и пищевод обычно закрыт, чтобы можно было дышать.
— Точно я не знал, — просто объяснил Хапд-эфане. — Я молился Сехмет, чтобы твой обморок не был слишком глубоким, и стучал по твоей гортани, чтобы заставить тебя глотать. Это сработало.
— Ты столько знаешь, но не знаешь, что у меня за болезнь?
— В большинстве случаев, Цезарь, это скрыто от нас. Все методы лечения основаны на наблюдении. К счастью, я много узнал о тебе, когда лечил твой озноб, — лукаво добавил врач. — Например, то, что ты считаешь необходимость питаться пустой тратой времени.
Клеопатра приходила в себя. Слезы перешли в икоту.
— Откуда ты так много знаешь о человеческом теле? — спросила она.
— Я солдат, — сказал Цезарь. — Походи по полям сражений, чтобы спасти раненых и сосчитать убитых, и будешь все знать. Как и этот замечательный врач, я учусь наблюдая.
Аполлодор вскочил с кресла, отер со лба пот.
— Я прикажу подать обед, — прохрипел он. — О, слава всем богам мира, Цезарь, что ты жив, что с тобой ничего не стряслось!
В ту ночь, лежа без сна на огромной, набитой гусиным пухом перине, чувствуя тепло тела Клеопатры, прижавшейся к нему в прохладе александрийской зимы, Цезарь думал о событиях прошедшего дня, месяца, года.
С того момента, как он ступил на египетскую землю, все резко переменилось. Голова Магна… дьявольская дворцовая клика… коррупция и вырождение в размерах, присущих одному лишь Востоку… совсем ненужная кампания на улицах красивого города… упорное желание горожан разрушить то, что строилось три столетия… его собственное участие в этом процессе… И деловое предложение от царицы, решившей спасти свой народ единственным способом, в который она верила, — зачав сына от бога. Веря, что Цезарь и есть этот бог. Только странный. Нездешний.
Сегодня Цезарь почувствовал страх. Сегодня Цезарь, которому нипочем все недуги, столкнулся с неизбежной реакцией организма на пятьдесят два года жизни. Не просто жизни, а безоглядно расточительной жизни. Он использовал ее в своих целях, он ею злоупотреблял. И заставлял себя идти дальше, когда другие остановились бы отдохнуть. Нет, только не Цезарь! Отдых — это не для Цезаря. Ни в прошлом, ни в будущем. Но теперь Цезарь, который никогда не болел, вынужден был признать, что уже несколько месяцев как болен. Все-таки малярия, некогда трепавшая его, леденившая и выворачивавшая наизнанку, оставила след. В какой-то части его организма, сказал жрец-врач, произошли изменения. Цезарь теперь должен будет помнить, что надо принимать пищу, иначе — припадок, иначе скажут, что Цезарь слабеет, что он больше не непобедим. Значит, Цезарь должен сохранить свой секрет, чтобы сенат и народ никогда не узнали, что с ним что-то не так. Ибо кто еще вытащит Рим из трясины, если Цезарь ослабеет?
