— Я люблю тебя! — сказал он, гладя великолепные волосы и ощущая приятное покалывание в кончиках пальцев.
— О Брут, я всегда любила тебя! Всегда, всегда, всегда!
Они нашли два кресла, одиноко стоявшие среди развала, и сели, словно только что обрученная парочка. Глядя сквозь слезы и улыбаясь, улыбаясь друг другу. Двое детей, очарованных пробудившимся чувством.
— Наконец-то я дома, — произнес он дрожащими губами.
— Не верится, — сказала она, наклонилась и снова его поцеловала.
Не таясь, на виду у десятка людей! Впрочем, все это были слуги. Кроме сына Бибула, который подмигнул управляющему и, осторожно ступая, ушел.
— Верни все на место, — повторил Брут через какое-то время.
— Не могу, мы уже получили уведомление.
— Я куплю дом, поэтому расставь все по местам, — настаивал он.
Прелестные серые глаза посуровели. Внезапно в ней проглянул Катон.
— Нет, мой отец этого не одобрит.
— Да, любимая, в обычной ситуации так бы и было, — очень серьезно сказал Брут. — Успокойся, Порция, ты же знаешь Катона! Он отнесет это к победе республиканцев. И посчитает правильным. Наши семьи должны помогать друг другу. Чтобы дочь Катона оставалась без дома? Я осуждаю Цезаря за этот шаг. Луций Бибул слишком юн, чтобы причислять его к республиканцам.
— Зато отец его был самым ярым из них.
Порция отвернулась, демонстрируя профиль, очень похожий на профиль Катона. Огромный горбатый нос, благородный с точки зрения Брута. Рот… о, рот вообще безумно красив!
— Да, ты прав, — сказала она, повернулась к нему и со страхом спросила: — Но ведь на торги придет много народу. Что, если кто-то другой приобретет этот дом?
Он засмеялся.
— Порция! Кто может предложить более высокую цену, чем Марк Юний Брут? Кроме того, это хороший дом, но он вряд ли сравнится с дворцами Помпея Магна или Метелла Сципиона. Большие деньги будут сражаться там. Сам я не стану покупать дом, а прибегну к услугам агентов. Так что сплетен в Риме не будет. А я скуплю и поместья твоего отца в Лукании. Больше ничего, только их. Я хочу, чтобы у тебя от него что-нибудь сохранилось.
Она заплакала.
— Ты говоришь так, словно он уже мертв, Брут.
— Многие могут быть прощены, Порция, однако мы с тобой знаем, что Цезарь никогда не достигнет согласия ни с кем из тех, кто уехал в провинцию Африка. Но Цезарь не вечен. Он старше Катона, который, возможно, однажды вернется домой.
— А почему ты попросил у него прощения? — вдруг спросила она.
Он помрачнел.
— Потому что я не Катон, дорогая. Хотел бы я быть таким, как Катон! О, как хотел бы! Но если ты действительно собираешься связать со мной свою жизнь, ты должна знать, каков я. Мать моя говорит, что я трус. Права ли она, я не знаю. Я… я не могу объяснить, что со мной происходит, когда дело доходит до битвы или до противоборства таким людям, как Цезарь. Я теряюсь.
— Мой отец скажет, что я не имею права любить того, кто сдался Цезарю.
— Да, он тебя не одобрит, — согласился Брут и улыбнулся. — Значит ли это, что у нас с тобой нет общего будущего? Я не поверю.
Она крепко обняла его.
— Я женщина, а женщины слабы, как говорит мой отец. Он не одобрит, но я не могу жить без тебя и не стану!
— Тогда ты будешь ждать меня? — спросил он.
— Ждать?
— Цезарь облек меня полномочиями проконсула. Я должен немедленно ехать в Италийскую Галлию как новый ее губернатор.
Руки упали. Порция отодвинулась.
— Цезарь, — прошипела она. — Все вертится вокруг Цезаря, даже твоя ужасная мать!
Брут сгорбился.
— Я понял это еще ребенком, когда он вернулся после своего квесторства в Дальней Испании. Он стоял среди женщин как бог. Такой ослепляющий! Источая величие! Моя мать влюбилась в него, и он буквально поработил ее. Это ее-то! Со всеми амбициями! Патрицианку Сервилию Цепиону! Она ради него отринула всю свою гордость, смирила свой нрав. А после смерти моего отчима Силана решила, что он на ней женится. Но Цезарь отказался на том основании, что она изменяла своему мужу. «С тобой, только с тобой!» — кричала она. Но он сказал, что это не имеет значения. Факт есть факт. Измена всегда остается изменой.
— Как ты узнал об этом? — спросила Порция с интересом.
— Придя домой, она орала и визжала, как Мармолик. Все домашние слышали, — просто сказал Брут и поежился. — Но в этом весь Цезарь. Чтобы противостоять ему, нужен кто-нибудь вроде Катона, а я, любовь моя, не Катон и никогда им не стану. — Его глаза наполнились слезами, он взял ее руки в свои. — Прости мне мои слабости, Порция! Полномочия проконсула — несказанная щедрость, а я ведь даже претором еще не был! Италийская Галлия! Как я могу отказать ему? Я не смею.
— Да, я понимаю, — угрюмо сказала она. — Поезжай и управляй своей провинцией, Брут. Я буду ждать.
— Ты не против, если я пока ничего не скажу о нас моей матери?
Она засмеялась своим странным смехом, но отнюдь не радостно, а печально.
— Нет, дорогой Брут, я не против. Если она на тебя наводит ужас, то на меня и подавно. Давай не будем будить чудовище до поры. Оставайся пока мужем Клавдии.
— Ты слышала что-нибудь о Катоне? — спросил он.
— Ни слова. И Марция тоже. Она очень страдает. Конечно, теперь ведь ей придется вернуться к отцу. Филипп пытался заступиться за Марцию, но Цезарь был неумолим. Все, что принадлежало моему отцу, конфисковано, а она отдала ему все свое приданое на восстановление базилики Порция после сожжения Клодия. Филипп недоволен. Она так плачет, Брут!
— А что с твоим приданым?
— Оно тоже пошло на восстановление базилики Порция.
— Тогда я положу кое-что для тебя к банкирам Бибула.
— Катон не одобрил бы.
— Если Катон забрал твое приданое, любовь моя, он утратил право на свое мнение по этому вопросу. Пойдем, — сказал он, поднимая ее с кресла, — я хочу еще раз поцеловать тебя где-нибудь, где не будет свидетелей.
У двери ее комнаты он серьезно посмотрел ей в глаза.
— Мы ведь двоюродные брат и сестра, Порция. Может быть, нам не стоит заводить детей?
— Мы только сводные брат и сестра, — резонно заметила она. — Твоя мать и мой отец, кстати, тоже.
Очень много денег было вынуто из кубышек, когда собственность непрощенных республиканцев пошла с молотка. Через Скаптия Брут легко приобрел дом Бибула, его большую виллу в Кайете, его латифундию в Этрурии и фермы в Кампании, а также все виноградники. Брут решил, что лучший способ обеспечить Порцию и молодого Луция — это скупить все, чем владел Бибул. Но с поместьями Катона в Лукании ему не повезло.
