Как только Цезарь ступил на косу, Лабиен понял, что ему надо делать, и поспешил претворить это в жизнь. Пока основная масса его солдат под командованием Афрания и Юбы перекрывала Цезарю путь к отступлению, сам Лабиен и Метелл Сципион повели кавалерию и самые быстроходные пешие подразделения вокруг лагуны к дальнему концу косы, чтобы ударить неприятелю в лоб.
Раздалось пение горнов. Армия Цезаря разделилась на две половины. Одна из них во главе с Гнеем Домицием Кальвином развернулась и атаковала Афрания с Юбой, а Цезарь и Квинт Педий продолжали вести вторую половину вперед, на Лабиена и Метелла Сципиона.
Овеянные боевой славой легионы Цезаря шагали на марше в голове четырехугольника и в хвосте. В середине двигались рекруты. Как только колонна распалась на две половины, новобранцы автоматически оказались позади ветеранов.
Тапс был взят. Пристыженные мягкостью наказания за бунтарство и презрительным отношением Цезаря к ним, ветераны дрались с той рьяностью, какой, возможно, не проявляли за всю свою долгую службу. Особенно яростно бился десятый. К концу дня тела десяти тысяч убитых республиканцев устлали поле сражения, и с организованным сопротивлением в провинции Африка было покончено. Самым большим разочарованием для Цезаря явилось отсутствие среди пленных известных всем лиц, таких как Метелл Сципион, Лабиен, Афраний, Петрей, Секст Помпей, губернатор Аттий Вар, Фауст Сулла и Луций Манлий Торкват. Все сбежали, и царь Юба тоже.
— Я очень боюсь, что это продолжится где-нибудь в другом месте, — позже сказал Цезарю Кальвин. — В Испании, может быть.
— Если так, то я поеду в Испанию, — мрачно ответил Цезарь. — Республиканцы должны потерпеть полный крах, Кальвин, иначе Рим вернется к boni и к mos maiorum.
— Тогда ты прежде всего должен избавиться от Катона.
— Нет, если ты под этим подразумеваешь убийство. Я не хочу ничьей смерти, и более всего — смерти Катона. Остальные могут понять, что ошиблись, но Катон — никогда. Почему? Потому что той части мозга, которая отвечает за понимание, у него просто нет. И все же он должен выжить и должен войти в мой сенат, как диковинный экспонат.
— Он не согласится играть эту роль.
— А он и не будет ничего знать о ней, — уверил Цезарь. — Я разработаю ряд поведенческих норм для сената и для комиций. Например, никакого авантюризма, лимит времени на выступления. И никаких бездоказательных обвинений в адрес коллег.
— Значит, мы идем на Утику?
— Идем на Утику.
2
Курьер от Метелла Сципиона принес в Утику известие о поражении, на несколько часов опередив беглецов с поля битвы. Рангом выше младших военных трибунов среди них не было никого.
Записка Метелла Сципиона гласила:
Луций Торкват, Секст Помпей и я присоединимся к флоту Гнея Помпея в Гадрумете. Мы еще не знаем, куда направимся после, но это будет не Утика, если только ты, Марк Катон, не попросишь нас об обратном. Если ты сможешь набрать достаточно людей, чтобы оказать сопротивление Цезарю, тогда мы сразимся вместе с тобой.
— Но армия Цезаря бунтует, — глухо сказал Катон своему сыну. — Я был уверен, что мы побьем его.
Младший Катон не ответил. Что тут можно сказать?
Написав Метеллу Сципиону, чтобы тот не думал об Утике, Катон весь остаток дня провел в одиночестве. На рассвете нового дня он взял Луция Гратидия и отправился посмотреть на беглецов из Тапса, которые собрались в старом воинском лагере вне городских стен.
— Нас достаточно, чтобы дать Цезарю еще одно сражение, — сказал он их старшему командиру, младшему легату Марку Эппию. — У меня есть пять тысяч хорошо натренированных молодых горожан, которые очень хотят влиться в ваши ряды. Я снова вооружу вас.
Эппий покачал головой.
— Нет, Марк Катон, с нас уже хватит. — Он вздрогнул и поднял руку, словно заслоняясь от сглаза. — Цезарь непобедим, мы теперь это знаем. Мы взяли в плен Тития, одного из центурионов десятого легиона, и сам Квинт Метелл Сципион допросил его. Титий сообщил, что девятый, десятый и четырнадцатый легионы дважды поднимали мятеж с тех пор, как оставили Италию. Но когда Цезарь послал их в бой, они дрались за него, как герои.
— Что случилось с этим центурионом Титием?
— Его казнили.
«Вот почему, — подумал Катон, — мне не надо было ставить Метелла Сципиона главнокомандующим, хотя бы и номинальным. Или Лабиена. Цезарь простил бы храброго пленного центуриона, как все нормальные люди».
— Я советую вам всем направиться в гавань Утики и сесть на корабли, которые там ждут, — сказал он беззаботно. — Они принадлежат Гнею Помпею, а он, я думаю, собирается плыть на запад, к Балеарским островам и в Испанию. Впрочем, я уверен, что он не будет настаивать, чтобы вы сопровождали его. Захотите вернуться в Италию — скажите ему, вот и все.
Он и Луций Гратидий вернулись в Утику.
Вчерашняя паника утихла, но Утика приостановила производство оружия. Триста самых известных ее жителей ожидали Катона на рыночной площади, чтобы он, как префект, сказал, чего хочет от них. Они искренне любили его, как и почти все горожане, за справедливость, внимание к каждой жалобе и неиссякаемый оптимизм.
— Нет, — сказал непривычно тихо Катон, — я больше не могу решать что-то за вас. Вы должны сами решить, сопротивляться Цезарю или просить у него прощения. В первом случае вас осадят и Утику постигнет судьба Карфагена, Нуманции, Аварика и Алезии. Цезарь умеет брать города. Он в этом смысле превосходит даже Сципиона Эмилиана. В результате Утика будет разрушена и многих из вас убьют. Конечно, Цезарь наложит огромный штраф, но вы богаты и сможете заплатить его. Просите прощения.
— Марк Катон, освободив наших рабов и пополнив ими армию, мы могли бы не дать себя заблокировать, — сказал кто-то из старейшин.
— Это против морали и незаконно, — твердо ответил Катон. — Ни одно правительство не имеет права приказать человеку освободить своих рабов.
— А если их освободят добровольно? — спросил кто-то другой.
— Тогда я допустил бы это. Но я настоятельно прошу вас не сопротивляться. Обговорите это между собой, а потом позовите меня.
Они с Гратидием отошли в сторону и сели на каменную ограду фонтана, где к ним присоединился младший Катон.
— Отец, они будут сражаться?
— Надеюсь, не будут.
— А я надеюсь, что будут, — сказал Гратидий, едва не плача. — Если они решат сдаться, я останусь ни с чем. Мне ненавистна сама мысль о покорном подчинении Цезарю!
Катон не ответил. Он не сводил глаз со спорящих горожан.
Решение приняли быстро: Утика попросит прощения.
— Верьте мне, — сказал Катон, — это лучший выход из положения. Хотя я и не люблю Цезаря больше, чем все вы, вместе взятые, он милосердный человек. Он был милосердным с самого начала этого печального предприятия. Никто из вас не пострадает, никто ничего не лишится.
