Никто уже не свистел, не шикал, не плевал Октавиану вслед, когда он шел по городским улицам или появлялся на Римском Форуме. Он спас Рим и Италию от голодной смерти без помощи Марка Антония, чей флот, полученный взаймы, даже не упоминался. Работа по организации Италии была поручена Сабину, и он с удовольствием взялся за ее выполнение. Он ратифицировал документы на землю, производил оценку общественных земель в разных городах и муниципиях, производил перепись ветеранов, фермеров, выращивающих пшеницу, всех, кого Октавиан считал ценными или заслуживающими внимания. Он наблюдал за ремонтом дорог, мостов, общественных зданий, гаваней, храмов и зернохранилищ. Сабину предоставили также команду преторов для заслушивания многочисленных жалоб: римляне всех классов имели право на судебное разбирательство.
Через двадцать дней после сражения у Навлоха Октавиану исполнилось двадцать семь лет. Целых девять лет он был в центре римской политики и войны. Даже дольше, чем Цезарь или Сулла, которые отсутствовали в Риме по нескольку лет. Октавиан был «оседлым» римлянином. Это было заметно во многом, но особенно в его осанке. Хрупкий, невысокий, одетый в тогу, он двигался с грацией и достоинством, в странной ауре силы — силы человека, который выжил вопреки всему и теперь торжествует. Люди Рима, от первого класса до неимущих, привыкли видеть его на улицах. Как и Юлий Цезарь, он не гнушался поговорить с любым. И это несмотря на германскую охрану, которая знала, что не надо препятствовать, когда он проходил сквозь их ряды, чтобы поговорить с человеком. Они научились скрывать свое беспокойство, обмениваясь замечаниями на ломаной латыни с теми в толпе, кто не осмеливался подойти к великолепному Цезарю.
К Новому году, когда этот счастливчик из рода Помпеев, тоже Секст Помпей, стал консулом в паре с Луцием Корнифицием, в Рим начали поступать известия о больших победах на Востоке, распространяемые агентами Антония по наущению Попликолы. Антоний победил парфян, завоевал обширные территории для Рима, собрал несметные сокровища. Его сторонники ликовали, его враги были смущены. Октавиан, не веривший в это, послал на Восток специальных агентов, чтобы узнать, правдивы ли слухи.
В мартовские календы он созвал сенат, что было редкостью. Всякий раз, когда он это делал, сенаторы приходили все до единого, из любопытства и растущего уважения. Он еще не был членом сената. Еще встречались сенаторы, которые звали его Октавианом, отказывая ему в титуле Цезарь, но их количество уменьшалось. А то, что он пережил девять опасных лет, добавило элемент страха. Так как его власть усиливалась, а Марк Антоний все не появлялся, ничто не мешало ему стать тем, кем он хотел быть. Вот откуда появился страх.
Как триумвир, ответственный за Рим и Италию, он занимал курульное кресло на возвышении магистратов в конце новой курии, которую построил его божественный отец. Она строилась так долго, что не была закончена до года поражения Секста Помпея. Поскольку Октавиан обладал imperium maius, по положению он был выше консулов, чьи курульные кресла были расположены по обе стороны от его кресла и далеко позади него.
Он поднялся, чтобы произнести речь. В руках у него не было заметок, он стоял очень прямо, и его волосы светились золотым нимбом в сумеречном здании. Свет лился через верхний ряд окон и поглощался мраком пространства, которое вмещало тысячу человек на двух скамьях в три яруса, по одной скамье с каждой стороны возвышения. Сенаторы сидели на складных стульях: старшие магистраты — на нижнем ярусе, младшие — на среднем, а pedarii (заднескамеечники), не имевшие права голоса, — на верхнем ярусе. Поскольку партийной системы не существовало, было неважно, где сидит человек, справа или слева от возвышения. Но члены фракций старались сидеть вместе. Некоторые делали записи для личных архивов, а шесть клерков записывали для сената, потом делали копии, ставили печати консулов и помещали в архив, находившийся рядом с конторами сената.
— Уважаемые сенаторы, консуляры, преторы, экс-преторы, эдилы, экс-эдилы, плебейские трибуны, почтенные отцы, я здесь, чтобы отчитаться перед вами о том, что сделано. Мне жаль, что я немного запоздал с этим, но мне было необходимо поехать в провинцию Африка, чтобы представить ее губернатора Тита Статилия Тавра и самому посмотреть, что там натворил экс-триумвир Лепид. Он набрал огромное количество легионов, которые затем использовал в попытке захватить власть в Риме. Как вы знаете, с ситуацией я справился. Но никогда впредь ни одному промагистрату любого ранга или полномочий не позволено будет набирать, вооружать и тренировать легионы в своей провинции или вводить легионы в свои провинции без разрешения сената и народа Рима. Далее. Мои самые первые легионы, ветераны Мутины и Филипп, будут распущены. Легионерам дадут земли в Африке и на Сицилии. На Сицилии еще большие беспорядки, чем в Африке. Она нуждается в хорошем руководстве, надлежащем ведении сельского хозяйства и в преуспевающем населении. Эти ветераны будут расселены на ста-двухстах югерах земли. Они должны выращивать пшеницу, через каждые три года заменяя ее на бобовые. Старые латифундии Сицилии будут поделены, кроме того, который отдан императору Марку Агриппе. Он возьмет под свою опеку ветеранов, выращивающих пшеницу. Сами они не будут продавать зерно. Он будет делать это от их имени и справедливо, без обмана платить им. Ветеранам понравился такой порядок, и они ждут не дождутся, когда их отпустят домой. После их ухода у Рима останутся двадцать пять хороших легионов. Этого достаточно, чтобы справиться с любыми войнами, которые Рим вынужден будет вести. Очень скоро они отправятся в Иллирию, которую я намерен подчинить в этом году или в ближайшие годы. Пора защитить людей восточной части Италийской Галлии от набегов иапидов, далматов и других племен Иллирии. Если бы был жив мой божественный отец, это было бы уже сделано. А теперь это моя задача, и я выполню ее вместе с Марком Агриппой. Ибо я не могу покинуть Рим дольше чем на несколько месяцев. Первостепенная задача — эффективное руководство, и сенат и народ Рима оказали мне честь осуществить это эффективное руководство.
Октавиан сошел с курульного возвышения, прошелся вдоль длинной скамьи, на которой сидели десять плебейских трибунов, и встал в центр мозаичного пола. Оттуда он говорил, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, чтобы все могли видеть его лицо, а не только затылок. За ним следовал нимб золотого света, создавая впечатление нереальности его тонкой фигуры.
— Мы не знали покоя с тех пор, как Секст Помпей стал мешать нам запасать зерно, — продолжил он ровным голосом. — Казна была пуста, народ голодал, цены взлетели так высоко, что только люди с достатком могли жить так, как должны жить все римляне, — с достоинством и хотя бы с минимумом комфорта. Увеличилось количество людей, которые не могут позволить себе даже одного раба. Неимущие, которые не получали жалованья солдата, оказались в таком отчаянном положении, что ни один магазин в Риме не отваживался открыться. Не их вина, почтенные отцы! Наша вина, потому что мы слишком долго терпели Секста Помпея. Но у нас не было ни флота, ни денег, чтобы выступить против него, как все вы хорошо знаете. Потребовалось четыре года, чтобы собрать столько кораблей, сколько нам нужно. В прошлом году у нас появился необходимый флот, и Марк Агриппа навсегда выгнал Секста Помпея с моря.
