Пердита пробыла полчаса, упрямо не покидая кресло, несмотря на то что хозяйка не предложила ей ничего освежающего. За это время она успела рассказать все, что знала: от месячного запоя Антония в ожидании Клеопатры до мельчайших подробностей свадьбы. Кое-что Октавии уже рассказывали, хотя и не в таких красках, в каких описывала Пердита. Она внимательно слушала. Лицо ее оставалось спокойным. Выбрав момент, она поднялась, чтобы закончить этот неприятный рассказ. Ни слова о склонности мужчин брать любовниц, когда они надолго уезжают от своих жен, ни других замечаний, которые подогрели бы рассказ Пердиты. Конечно, эта женщина будет лгать и другим, но те, кому она будет лгать, не найдут на лице Октавии подтверждения слов Пердиты, когда встретятся с ней. После того как Пердита, звеня украшениями, вышла на улицу под горячие лучи греческого солнца, Октавия закрыла дверь гостиной на целый час, даже для слуг. Клеопатра, египетская царица. Это поэтому ее брат так зло говорил о Клеопатре за обедом? Сколько знали другие, в то время как она, по существу, не знала ничего? О детях Клеопатры от Антония она знала, включая и мальчика, которого та родила в прошлом году. Но к этому Октавия отнеслась спокойно. Она просто решила, что царица Египта плодовитая женщина и не предохраняется, как и она сама. Октавия считала ее женщиной, которая страстно любила бога Юлия и искала утешения в его кузене, способном дать ей еще детей, чтобы обезопасить ее трон в следующем поколении. Конечно, Октавии и в голову не приходило, что для Антония это не флирт. Он всегда волочился за женщинами, это в его натуре. И как он мог так измениться?
Но Пердита говорила о сильной любви! Она просто изливала злобу и недоброжелательство. Зачем верить ей? И все же микроб сомнения уже пролез под кожу и стал пробираться к сердцу Октавии, ее надеждам, ее мечтам. Она не могла отрицать, что муж просил помощи у Клеопатры, что он все еще был во власти этого богатого монарха. Нет, как только он узнает о ее, Октавии, присутствии в Афинах, он отошлет Клеопатру обратно в Египет и приедет в Афины. Она уверена в этом!
В течение часа она мерила шагами комнату, стараясь подавить сомнения, которые заронила Пердита, стараясь не сойти с ума, призывая свои огромные ресурсы здравого смысла. Зачем Антонию влюбляться в женщину, славившуюся только тем, что она соблазнила бога Юлия, интеллектуала, эстета, человека необычного и утонченного вкуса? Антоний похож на бога Юлия, как мел на сыр. Обычная метафора, но она не совсем правильно отражает их разницу. Может, как рубин на красную стеклянную горошину? Нет-нет, зачем тратить время на глупые метафоры. Что общего между богом Юлием и Антонием? Только кровь рода Юлиев. Брат Цезарь говорил, что это единственное, что заставило Клеопатру выбрать Антония. Брат Цезарь сказал, что она предложила ему себя из-за этой крови Юлиев. Переспать с правящей царицей, чтобы обеспечить ее детьми, — это очень заманчиво для Антония. Именно так отнеслась Октавия к этому союзу, когда впервые услышала о нем. Но любовь? Нет, никогда! Невозможно!
Когда Фонтей нанес ей ежедневный краткий визит, он нашел Октавию поникшей. Под ее прекрасными глазами залегли круги, улыбка то и дело исчезала, она не знала, куда деть руки. Он решил спросить напрямую:
— Кто тебе разболтал?
Октавия задрожала.
— Это заметно? — спросила она.
— Никому, кроме меня. Твой брат велел мне позаботиться о тебе, и я серьезно отношусь к этому поручению. Кто?
— Пердита.
— Отвратительная женщина! Что она сказала тебе?
— Фактически ничего такого, о чем бы я не знала, кроме того, что он женился.
— Дело не в том, что она сказала, а в том, как она это сказала, да?
— Да.
Он осмелился взять ее руки, большими пальцами стал гладить их по тыльной стороне, что можно было принять за утешение — или за любовь.
— Октавия, послушай меня! — очень серьезно начал он. — Пожалуйста, не думай о худшем. Еще рано для тебя — и для любого другого! — совершенно безосновательно делать выводы. Я хороший друг Антония, я знаю его. Может быть, не так хорошо, как ты, его жена, но по-другому. Возможно, брак с Египтом был чем-то, что он считал необходимым для него как триумвира Востока. Это не должно тебя задевать, ты его законная жена. Этот незаконный союз — симптом его неудач на Востоке, где все пошло не так, как он ожидал. Я думаю, это способ выплыть из потока разочарований.
Он отпустил ее руки, прежде чем она могла посчитать его прикосновения интимными.
— Ты понимаешь?
Ей стало легче, она выглядела более спокойной.
— Да, Фонтей. Я понимаю. И спасибо тебе от всего сердца.
— В будущем для Пердиты тебя нет дома. Она прибежит снова, как только Перегрин получит письмо от одного из своих дружков. Но ты ее не примешь. Обещаешь?
— Обещаю, — ответила она и улыбнулась.
— Теперь у меня хорошая новость. Сегодня вечером показывают «Царя Эдипа». Я дам тебе несколько минут, чтобы принарядиться, потом мы пойдем и посмотрим, насколько хороши актеры. По слухам, они потрясающие.
Через месяц пришел ответ от Антония.
Что ты делаешь в Афинах без тех двадцати тысяч солдат, которые мне должен твой брат? Я здесь готовлюсь к новому походу в Парфянскую Мидию, мне не хватает хорошего римского войска, а Октавиан имеет наглость прислать только две тысячи? Это уже слишком, Октавия. Октавиан очень хорошо знает, что в данный момент я не могу вернуться в Италию, чтобы лично навербовать легионеров, и в наше соглашение входил пункт, что он наберет мне четыре легиона. Мне очень нужны легионы.
А я получаю глупое письмо от тебя, где ты болтаешь о разных детях. Ты думаешь, детская и ее обитатели волнуют меня в такое время? Меня волнует нарушенное Октавианом соглашение. Четыре легиона, а не четыре когорты! Лучшие из лучших! И неужели твой брат считает, что мне нужен гигантский таран, когда я сижу почти рядом с ливанскими кедрами?
Чума на него и на всех, кто с ним связан!
Она положила письмо, покрытая холодным потом. Ни слова о любви, ни одного ласкового слова, вообще ни слова о ее приезде. Одни возмущения в адрес Цезаря.
— Он даже не говорит мне, что делать с людьми и техникой, которых я привезла, — пожаловалась она Фонтею.
Лицо его застыло, он почувствовал покалывание, словно ему в лицо ударил песок, как во время песчаной бури. На него смотрели огромные глаза, наполненные слезами, такие прозрачные, словно окна в ее самые сокровенные мысли. Слезы катились по щекам, но она не замечала их. Фонтей вынул из складки тоги носовой платок и подал ей.
— Не расстраивайся, Октавия, — сказал он, стараясь держать голос под контролем. — Читая письмо, я подумал о двух вещах. Во-первых, письмо отражает ту сторону Антония, которую мы оба знаем, — сердитый, нетерпеливый, упрямый. Я словно вижу и слышу, как он рвет и мечет, бегая по комнате. Это его типичная реакция на действия Цезаря как на оскорбление. Просто так получилось, что ты — посланец с плохой вестью, которого он убил, чтобы выпустить пар. Вторая мысль серьезнее. Я думаю, что Клеопатра все выслушала, сделала себе заметки и сама продиктовала этот ответ. Если бы Антоний отвечал сам, по крайней мере, он указал бы, что делать с солдатами, в которых он так нуждается. А Клеопатра, неофит в военном деле, проигнорировала это. Письмо написала она, а не Антоний.
