Испугавшиеся за него солдаты разрыли эту груду и сообщили своим товарищам, что Цезарь поранился, но жив. Когда они вытащили его, как можно бережнее обращаясь с его правой ногой, прибежал побледневший Агриппа.
Испытывая сильную боль, но стараясь не показать себя неженкой, Октавиан взглянул на кольцо лиц, склонившихся над ним.
— Что это? — спросил он. — Что ты здесь делаешь, Агриппа? Постройте еще мосты и возьмите эту проклятую маленькую крепость!
Агриппа, знавший о кошмаре, преследующем Октавиана, усмехнулся.
— Цезарь тяжело ранен, но приказывает взять Метул! — громко крикнул он. — Давайте, парни, начнем сначала!
Для Октавиана сражение закончилось. Его положили на носилки и понесли к палатке хирурга, уже переполненной пострадавшими. Не вмещавшиеся туда ложились прямо на землю вокруг палатки. Некоторые были пугающе неподвижны, другие стонали, выли от боли, громко кричали. Когда носильщики стали расталкивать других раненых, чтобы врач немедленно осмотрел Октавиана, он остановил их.
— Нет! — крикнул он. — Поставьте меня в очередь! Я подожду, когда медики посмотрят мои раны в порядке очереди.
И разубедить его не удалось.
Кто-то туго перевязал ему ногу, чтобы остановить кровь. Потом он лежал, ожидая своей очереди. Солдаты старались дотронуться до него на удачу. Кто мог, подползал к нему, чтобы взять его за руку.
Это не значило, что, когда подошла его очередь, его сбыли помощнику хирурга. Главный хирург Публий Корнелий лично осмотрел его колено, а его помощник стал вынимать занозы из ладоней и рук.
Сняв повязку, Корнелий хмыкнул.
— Плохая рана, Цезарь, — заметил он, осторожно щупая колено. — Ты раздробил коленную чашечку, и осколки торчат наружу. К счастью, главные кровеносные сосуды не порваны, но кровотечение сильное. Я должен вынуть фрагменты. Это болезненный процесс.
— Вынимай, Корнелий, — усмехнувшись, сказал Октавиан, понимая, что все присутствующие в палатке наблюдают и слушают. — Если я закричу, садись на меня.
Откуда у него взялись силы вынести эту процедуру, длившуюся целый час, он не знал. Пока Корнелий занимался его коленом, Октавиан разговаривал с другими ранеными, шутил с ними, не показывая им своего состояния. Фактически, если бы не эта сильная боль, все случившееся можно было бы считать приключением. «Сколько командиров приходит в палатку хирурга, чтобы своими глазами посмотреть, что может сделать война с людской плотью? — думал он. — Увиденное мною сегодня — еще одна причина, почему, когда я стану неоспоримым Первым человеком в Риме, я сверну горы, лишь бы не было войны ради войны, ради того, чтобы обеспечить себе триумф по окончании срока губернаторства. Мои легионы будут гарнизонными, они не будут вторгаться в чужие земли. Они будут сражаться, только если иначе нельзя. Эти люди очень храбрые и не заслуживают напрасных страданий. Мой план взятия Метула был плохим. Я не рассчитывал на то, что враг настолько умен, что догадается проделать то, что проделали они. А я, значит, дурак. Но дурак удачливый. Поскольку я был тяжело ранен вследствие моей плохой работы, солдаты не поставят мне это в вину».
— Теперь ты должен вернуться в Рим, — сказал Агриппа, когда Метул сдался.
Мосты снова были построены на более прочных лесах, а для пущей уверенности, что жители Метула не повторят своих вылазок, была выставлена охрана. Ранение Цезаря придало людям силы взять крепость, которая сгорела вместе с жителями. Ни трофеев, ни пленных для продажи в рабство.
— Боюсь, ты прав, — с трудом выговорил Октавиан, сжимая руками одеяло. Боль стала еще сильнее, чем сразу после падения. Лицо у него осунулось, глаза запали. — Тебе придется продолжать без меня, Агриппа. — Он криво усмехнулся. — Я знаю, никаких препятствий к успеху не будет. Ты сделаешь это даже лучше.
— Пожалуйста, не вини себя, Цезарь, — нахмурился Агриппа. — Корнелий сказал, что колено воспалилось, и просил меня убедить тебя принять маковый сироп, чтобы уменьшить боль.
— Может быть, когда я буду далеко от этого места, но не раньше. Я не могу. Для рядового легионера маковый сироп недоступен, а некоторые из них еще в худшем положении, чем я. — Октавиан поморщился, шевельнувшись на походной кровати. — Если я хочу изгладить из памяти Филиппы, я должен держаться.
— До тех пор, пока это не грозит твоей жизни, Цезарь.
— Я выживу!
Потребовалось пять рыночных интервалов, чтобы перевезти носилки с Октавианом в Тергесту, и еще три недели, чтобы доставить его в Рим через Анкону. В рану попала инфекция, и Апеннины он переходил уже в бреду. Но помощник хирурга, который сопровождал его, вскрыл образовавшийся абсцесс, и к тому времени, когда его внесли в собственный дом, он уже чувствовал себя лучше.
Ливия Друзилла покрыла его слезами и поцелуями и объявила, что будет спать в другом месте, лишь бы ему ничто не угрожало.
— Нет, — решительно отверг он, — нет! Меня поддерживала только мысль, что я буду лежать рядом с тобой в нашей постели.
Довольная, но озабоченная Ливия Друзилла согласилась разделить с ним постель, но при условии, что колено поместят как бы в «каркас» из тростника.
— Цецилий Антифан знает, как вылечить колено, — сказала она.
— Насрать мне на Цецилия Антифана! — разозлился Октавиан. — Если за эту кампанию я понял что-то, моя дорогая, так это то, что наши армейские хирурги бесконечно более талантливы, чем любой врач-грек в Риме. Публий Корнелий отдал мне Гая Лициния, и Гай Лициний будет продолжать лечить меня, это ясно?
— Да, Цезарь.
То ли благодаря заботам Гая Лициния, то ли потому, что Октавиан в двадцать девять лет был значительно крепче, чем в двадцать, но, находясь в своей постели рядом с Ливией Друзиллой, он быстро поправлялся. Когда он впервые вышел на улицу и прошел к Римскому Форуму, ему пришлось опираться на две палки. Но еще через две недели он уже ходил, опираясь на одну палку, да и ту быстро отбросил.
Люди приветствовали его. Никто, даже самые преданные Антонию сенаторы, больше не вспоминал о Филиппах. Колено (удобное место для неприятной раны, как он понял) можно было всем продемонстрировать, а после снятия повязки люди, увидев рану, охали и ахали над ней. Даже шрамы на ладонях и руках производили впечатление, поскольку некоторые занозы были огромными и глубокими. Героизм Октавиана был налицо.
Вскоре после его выздоровления пришла новость, что в Сисции неспокойно. Агриппа, взявший этот город, оставил Фуфия Гемина командовать гарнизоном, и вот теперь иапиды восстали. Октавиан и Агриппа отправились на помощь, но Фуфий Гемин уже подавил восстание без них.
Таким образом, в первый день нового года можно было провести церемонию, как было запланировано. Октавиан стал старшим консулом, а Агриппа, хотя и консуляр, взял на себя обязанности курульного эдила.
В некотором роде это был год величайшей славы Агриппы. Он начал с того, что произвел полный осмотр водоснабжения и канализации Рима. Была закончена реконструкция Марциева водовода и введен в строй Юлиев водовод, чтобы увеличить доставку воды на холмы Квиринал и Виминал, жители которых до сих пор брали воду из ручьев. Удивительно, да, но не так значительно по сравнению с тем, что Агриппа сотворил с канализацией Рима. Три подземных потока сделали возможной систему из арочных туннелей. Имелось три стока: один как раз ниже Тригария, ристалища для колесниц у Тибра, где река была чистой для купания, один в Римском порту и один, самый большой, там, где вытекала Клоака Максима с одной стороны Деревянного моста. Здесь выходное отверстие (когда-то служившее стоком реки Спинон) было достаточно широким. В Клоаку можно было даже въехать на гребной лодке. Весь Рим восхищался, когда Агриппа проехал в такой лодке по Клоаке, нанося на карту систему канализации и отмечая места расположения стен, которые надо укрепить или починить. Агриппа обещал, что Клоака больше не потечет вспять, когда Тибр разольется. Этот удивительный человек говорил еще, что он не перестанет следить за канализацией и водоснабжением после окончания своих полномочий эдила. Пока Марк Агриппа будет жить, он будет, как черная собака, держать в страхе водные и дренажные компании, которые слишком долго тиранили Рим. Только Октавиану удалось хоть наполовину быть таким же популярным, как Агриппа. Запугав водные и дренажные компании, Агриппа затем выгнал из Рима всех магов, пророков, гадалок и знахарей. Он «вытер пыль» с мер и весов и заставил всех продавцов строго соблюдать их, а потом принялся за строителей. Некоторое время он пытался добиться, чтобы высота многоквартирных инсул доходила до ста футов. Но это, как он вскоре понял, оказалось задачей, непосильной даже для Агриппы. Зато он сумел сделать так, чтобы все отводы от водопроводных труб были одинакового размера. Больше не будет лишней воды для роскошных апартаментов на Палатине и на Каринах.
