— Конечно, война с иноземцами намного лучше. Однако это римская армия идет к Эфесу, и римская армия, возможно, идет в Грецию. У Клеопатры нет своей армии, только флот, да и то не очень большой. Шестьдесят огромных «пятерок» и шестьдесят «троек» и «двоек» из пятисот военных кораблей.
— Мне нужно знать, Меценат, что было в том письме! Выпытай у Агенобарба! Зачем ему надо было быть консулом в этом году? Он умный. Глупый прочитал бы письмо в сенате, несмотря на его предательское содержание.
— Сосий тоже неглуп, Цезарь.
— Тогда их лучше отделить от Рима и Италии. В Эфесе от них будет меньше вреда.
— Ты хочешь сказать, что не будешь возражать, если они покинут страну?
— Конечно. Если они останутся здесь, то усложнят мне жизнь. Только где я найду денег для войны? И кто простит еще одну гражданскую войну?
— Никто, — ответил Меценат.
— Именно. Все поймут это как борьбу за первенство между двумя римлянами. Мы знаем, что это борьба с царицей зверей. Но мы не можем доказать это! Что бы мы ни говорили об Антонии, звучит так, словно мы извиняемся за то, что начали гражданскую войну. Моя репутация под вопросом! Много раз цитировали мои слова, что я никогда не буду воевать с Антонием. А теперь я выгляжу лицемером.
Заговорил Агриппа. До этого момента он все сидел и слушал.
— Я знаю, что гражданскую войну не простят, Цезарь, и я сочувствую тебе. Но я надеюсь, ты понимаешь, что тебе придется подготовиться к войне. Если все будет происходить с той скоростью, с какой все происходит на Востоке, она начнется в будущем году. Это значит, что ты не можешь распустить иллирийские легионы. Надо еще собрать флот.
— Но чем я буду платить легионам? И на что я буду строить галеры? Я потратил все деньги казны, расселив сто тысяч ветеранов на хорошей земле! — крикнул Октавиан.
— Займи у плутократов. Ты же делал это раньше, — посоветовал Агриппа.
— И снова ввергнуть Рим в огромные долги? Почти половина денег Секста Помпея не дошла до казны — деньги пошли на уплату займов с процентами. Я не могу снова проделать такое, просто не могу. Это дает всадникам слишком много власти в государстве.
— Тогда обложи их налогом, — сказал Меценат.
— Я не смею! Все равно это будет ничто по сравнению с той суммой, которая мне нужна.
— Ты уже все подсчитал? — спросил Меценат.
— Конечно подсчитал. Антоний ведь говорит обо мне, что я скорее бухгалтер, чем генерал. Чтобы набрать тридцать легионов и получить четыреста кораблей, я должен обложить налогом всех граждан Рима. Мне придется забрать у всех, от высших слоев до низших, четверть их годового дохода, — сказал Октавиан.
Агриппа ахнул.
— Двадцать пять процентов?
— Это и есть четверть.
— На улицах прольется кровь, — сказал Меценат.
— Обложи налогом и женщин, — предложил Агриппа. — У Аттики доход двести талантов в год. Когда рак окончательно покончит с Аттиком — а это уже скоро, — у нее будет пятьсот талантов. И я его главный наследник, поэтому его деньги в твоем распоряжении, ты можешь спокойно их использовать.
— Ну что ты, Агриппа! Разве ты не помнишь, что сделали женщины, когда триумвиры попытались обложить их налогом одиннадцать лет назад? Гортензия все еще жива, она возглавит еще одно восстание. Ты хочешь дать женщинам право голоса? Потому что тогда мы вынуждены будем сделать это.
— Я не вижу разницы, будет ли нами править Клеопатра или наши же римлянки, — сказал Агриппа. — Ты прав, Цезарь. Править должны только мужчины.
Теперь, имея внушительное большинство в палате, Октавиан назначил новыми консулами Луция Корнелия Цинну и Марка Валерия Мессалу, кузена Мессалы Корвина. Вместо того чтобы назначать новых преторов, он закрыл суды. Конечно, это не означало, что все оставшиеся семьсот сенаторов были его сторонниками. Но Октавиан вел себя так, словно все они на его стороне. Он объявил, что сам будет старшим консулом в следующем году, а младшим консулом будет Мессала Корвин. Если в следующем году будет война, Октавиану понадобится вся власть, какую он может получить.
— Демократия — пустое слово, пока Клеопатра и ее фаворит Марк Антоний угрожают Риму, — сказал Октавиан в палате. — Но я клянусь вам, почтенные отцы, что, как только исчезнет угроза с Востока, я верну надлежащее правление сенату и народу Рима. Ибо сначала Рим, потом люди, какими бы ни были их имена или политические взгляды. В данный момент правлю я, потому что кто-то должен это делать! Хотя мой триумвират уже закончился, прошло несколько лет с тех пор, как сенат и народ имели опыт правления, а я участвую в управлении последние одиннадцать лет.
Он перевел дыхание, оглядел ряды с обеих сторон курульного возвышения, на которое он снова поставил свое курульное кресло.
— Сегодня я хочу обратить ваше внимание вот на что. Я не виню Марка Антония за сегодняшнюю ситуацию. Я виню Клеопатру. Ее, и только ее одну! Это она упорно идет на запад, а не Антоний, ее марионетка. Он пляшет под египетскую дудку! Что сделали я или Рим, чтобы заслужить угрозу армией и флотом? Рим и я выполнили свои обязанности, ни разу не пригрозив Антонию на Востоке! Так почему он грозит Западу? Ответ — это не он, это Клеопатра!
И так далее, и тому подобное. Октавиан не сказал ничего нового. И, не сказав ничего нового, не смог перетянуть на свою сторону сотню нейтралов и сотню оставшихся сторонников Антония. А когда он объявил, что обложит доход всех римлян двадцатипятипроцентным налогом, вся палата взорвалась, вышла на улицу и, к радости всадников-предпринимателей, возглавила последующие мятежи. Не имея другого выбора, Октавиан внес в проскрипционные списки триста четыре члена антисената Антония в Эфесе. Это дало ему достаточную сумму от аукциона и продажи их италийского имущества, чтобы заплатить иллирийским легионам.
Агриппа, ставший намного богаче после того, как Аттик покончил со своей болезнью, упав на меч, которого он никогда в жизни не брал в руки, настоял на том, что оплатит двести кораблей.
— Но не неуклюжие большие «пятерки», — сказал он Октавиану. — Я собираюсь использовать либурнийские корабли. Они маленькие, маневренные, быстроходные и дешевые. Навлох показал, насколько они хороши.
Сам невысокого роста, Октавиан усомнился:
— Разве размер не имеет значения?
— Нет, — решительно ответил Агриппа.
В середине лета началось обратное движение с Востока. Несколько сенаторов вернулись в Рим с рассказами о «той женщине» и ее пагубном влиянии на Антония. И они принесли делу Октавиана больше пользы, чем его ораторское искусство. Но никто из этих возвращенцев не мог представить железного доказательства, что грядущая война — идея Клеопатры. Все они вынуждены были признать, что Антоний все еще занимает доминирующее положение в палатке командира. И действительно, казалось, будто это Антоний хочет гражданской войны.
