Затем пришла сенсационная новость: Антоний развелся со своей римской женой. Октавия немедленно послала за братом.
— Он развелся со мной, — сказала она, передавая Октавиану короткую записку. — Я должна выехать из его дома вместе с детьми.
Слез не было, но в глазах — боль умирающего животного. Октавиан протянул ей руку.
— О, моя дорогая!
— У меня было два самых счастливых года в моей жизни. Сейчас меня тревожит только одно: у меня недостаточно денег, чтобы поселиться где-нибудь с семьей, разве что всем поместиться в доме Марцелла.
— Ты переедешь в мой дом, — тут же сказал Октавиан. — Дом достаточно просторный, и в твоем распоряжении будет отдельное крыло. Кроме того, Тиберию и Друзу понравится, что теперь будет с кем играть. В тебе материнский инстинкт больше развит, чем у Ливии Друзиллы, чтобы присматривать за детьми. Я думаю, что возьму Юлию у Скрибонии и тоже поселю ее сюда.
— О! Но… если Юлия, Тиберий и Друз тоже перейдут под мою опеку, тогда мне понадобится еще одна пара рук — Скрибонии.
Октавиан насторожился.
— Вряд ли Ливия Друзилла это одобрит.
Сама Октавия не сомневалась, что Ливия Друзилла одобрит все меры, если ее не будет беспокоить целое племя ребятишек.
— Спроси у нее, Цезарь, пожалуйста!
Ливия Друзилла сразу поняла суть просьбы Октавии.
— Отличная идея! — воскликнула она, загадочно улыбаясь. — Октавия не может нести этот груз одна, а на меня бесполезно рассчитывать. Боюсь, во мне материнские чувства развиты слабо. — Она сделала вид, что не решается что-то сказать. — Но может быть, ты не хочешь видеть здесь Скрибонию?
— Я? — удивился Октавиан. — Edepol! Что она значит для меня? После Клодии она мне, конечно, нравилась. Потом она стала сварливой, не знаю почему. Возраст, наверное. Но я вижу ее каждый раз, когда прихожу к Юлии, и сейчас у нас очень хорошие отношения.
Ливия Друзилла хихикнула.
— Дом Ливии Друзиллы, кажется, становится похожим на гарем! Совсем по-восточному. Клеопатра одобрит.
Бросившись к ней, он в шутку укусил ее за шею, потом забыл и Скрибонию, и Октавию, и детей, и гаремы.
Но появилась и ложка дегтя. Гай Скрибоний Курион, которому уже исполнилось восемнадцать, заявил, что он не будет переезжать. Он поедет на Восток, к Марку Антонию.
— Курион, стоит ли тебе ехать? — в смятении спросила Октавия. — Это очень огорчит дядю Цезаря.
— Цезарь мне не дядя! — презрительно отреагировал юноша. — Я принадлежу к лагерю Антония.
— Если ты уедешь, как мне убедить Антилла, чтобы он остался?
— Легко. Он еще не мужчина.
— Проще сказать, чем сделать, — поделилась она с Гаем Фонтеем, который выразил желание помочь ей переехать.
— Когда Антиллу исполнится шестнадцать?
— Не скоро. Он родился в год смерти бога Юлия.
— Значит, ему едва исполнилось тринадцать.
— Да. Но он такой дикий, импульсивный! Он убежит.
— В тринадцать лет его поймают. Совсем другое дело с молодым Курионом. Он уже совершеннолетний и хозяин своей судьбы.
— Как я скажу Цезарю?
— Тебе не надо ничего говорить. Я сам скажу, — пообещал Фонтей, готовый на все, лишь бы избавить Октавию от боли.
Развод сделал ее свободной для нового брака — теоретически, но Фонтей был слишком мудр, чтобы заговорить с ней о своей любви. Пока он будет молчать, его месту в ее жизни ничего не грозит. Как только он признается в своих чувствах, она прогонит его. Поэтому лучше подождать, когда она оправится от этого удара. Если она оправится.
Дезертирство Сатурнина, Аррунтия и Атратина среди прочих не нанесло большого урона группе сторонников Антония, но когда его покинули Планк и Титий, они оставили заметную брешь.
— Это полное повторение военного лагеря Помпея Магна, — сказал Планк Октавиану, приехав в Рим. — Я не был с Магном, но говорят, что тогда каждый имел свое мнение и Магну не удавалось их контролировать. Поэтому в событиях при Фарсале он оказался бессилен и не смог применить свою любимую тактику Фабия. Командовал Лабиен и проиграл. Никто не мог побить бога Юлия, хотя Лабиен думал, что может. О, эти ссоры и перебранки! Ничто по сравнению с тем, что происходит в военном лагере Антония, поверь мне, Цезарь. Эта женщина требует права голоса, излагает свое мнение с таким видом, словно оно важнее, чем мнение Антония, и совсем не думает о том, что выставляет его на посмешище перед его легатами, его сенаторами, даже перед центурионами. И все это он терпит! Виляет перед ней хвостом, бегает за ней, а она возлежит на его ложе, на locus consularis, как тебе это нравится? Агенобарб так ненавидит ее! Они дерутся, как две дикие кошки! Брызжут слюной, огрызаются. И Антоний не ставит ее на место. Однажды за обедом ее ногу свело судорогой. Ты не поверишь: Антоний встал перед ней на колени и начал растирать ей ногу! Слышно было, как муха пролетела, такая стоила тишина в столовой. Потом он снова занял свое место, словно ничего не случилось! Я думаю, именно этот эпизод заставил Тития и меня уехать.
— До меня доходят такие странные слухи, Планк, и их так много, что я не знаю, чему верить, — сказал Октавиан, думая при этом, во сколько ему обойдется информация Планка.
— Верь худшим из них, и ты не ошибешься.
— Тогда как мне убедить этих ослов здесь, в Риме, что это война Клеопатры, а не Антония?
— Ты хочешь сказать, они все еще думают, что командует Антоний?
— Да. Они просто не могут переварить идею, что иностранка способна влиять на великого Марка Антония.
— Я тоже не мог, пока не увидел сам, — хихикнул Планк. — Наверное, тебе нужно организовать для неверящих поездку на Самос — сейчас Антоний и Клеопатра как раз там на пути в Афины. Увидят — никогда не забудут.
— Планк, легкомыслие тебе не идет.
— Тогда серьезно, Цезарь. Я мог бы дать тебе лучшие сведения, но это будет кое-чего стоить.
Дорогой прямолинейный Планк! Идет прямо к цели, не ходит вокруг да около.
— Назови свою цену.
— Суффектное консульство на будущий год для моего племянника Тития.
— Он не очень популярен в Риме с тех пор, как казнил Секста.
— Он это сделал, да, но так приказал Антоний.
— Я, конечно, могу дать ему эту работу, но не сумею защитить его от клеветников.
— Он наймет охрану. Мы договорились?
— Да. А теперь что ты можешь предложить мне взамен?
— Когда Антоний был в Антиохии, еще на последней стадии выхода из запоя, он составил завещание. Остается ли оно его последней волей, я не знаю, но Титий и я были свидетелями. Я думаю, он взял его с собой в Антиохию, когда поехал туда. Во всяком случае, Сосий отправил его в Рим.
