— Антоний, мы погибли! — простонал он.
— От руки Агенобарба? Никогда! — ответил Антоний, раздув ноздри. — Планк, мне кажется, ты обделался!
Планк убежал, оставив Антония ждать прибытия лодки, которая направлялась к его кораблю. Его собственный штандарт продолжал развеваться на мачте, но Агенобарб свой штандарт опустил.
Маленький и толстый, смуглый и лысый, Агенобарб поднялся по веревочной лестнице и направился к Антонию с улыбкой от уха до уха.
— Наконец-то! — крикнул он, обнимая Антония. — Ты идешь на это маленькое насекомое по имени Октавиан, не правда ли? Пожалуйста, скажи, что это так!
— Это так, — ответил Антоний. — Пусть он подавится своим дерьмом! Планк только что обделался при виде твоих кораблей, а я считаю его смелее Октавиана. Ты знаешь, что сделал Октавиан, Агенобарб? Он убил Луция в Дальней Испании, а потом нагло сообщил мне письмом, что прах Луция у него! Он намекает, что мне слабо забрать у него прах! Он что, сумасшедший?
— Я до конца твой человек, — хрипло проговорил Агенобарб. — Мой флот — твой.
— Хорошо, — сказал Антоний, освобождаясь от объятий. — Мне может понадобиться большой военный корабль с твердым бронзовым носом, чтобы разорвать цепь у входа в гавань Брундизия.
Но даже огромный корабль с носом в двадцать талантов бронзы не смог бы разорвать цепь, натянутую через вход в гавань; впрочем, у Агенобарба не было и вполовину меньшего корабля. Цепь была закреплена на двух цементных столбах, усиленных железными стержнями, и каждое бронзовое звено имело толщину шесть дюймов. Антоний и Агенобарб никогда не видели ни столь исполинского барьера, ни населения, так ликующего при виде их напрасных попыток разорвать цепь. Пока женщины и дети радостно кричали и смеялись над тщетными попытками Антония, мужское население Брундизия обрушило на боевую квинкверему Агенобарба убийственный град пик и стрел, который в конце концов заставил их отойти в море.
— Я не могу ее разорвать! — крикнул в ярости Агенобарб, плача от бессилия. — Но когда я это сделаю, им достанется! И откуда она взялась? Старая цепь была раз в десять слабее!
— Ее поставил этот апулийский крестьянин Агриппа, — смог пояснить Планк, от которого, конечно, уже не пахло дерьмом. — Когда я уезжал, чтобы найти убежище у тебя, Антоний, жители Брундизия с радостью объяснили мне ее происхождение. Агриппа укрепил этот порт лучше, чем был укреплен Илион, даже со стороны суши.
— Но умрут они мучительной смертью, — прорычал Антоний. — Я всажу магистратам города колья в задницу и буду задвигать их со скоростью одного дюйма в день.
— О-о-о! — воскликнул Планк и передернулся, представив картину. — Что мы будем делать?
— Подождем войска и высадим их там, где сможем, севернее и южнее, — ответил Антоний. — Когда прибудет Поллион — что-то он не торопится! — мы уничтожим этот город со стороны суши, есть там укрепления Агриппы или нет. Думаю, после осады. Они знают, что доброты от меня ждать не стоит, и будут сопротивляться до конца.
Итак, Антоний отплыл к острову недалеко от входа в гавань Брундизия и там стал ждать Поллиона, пытаясь узнать, что случилось с Вентидием, почему-то молчавшим.
Секстилий закончился, прошли и сентябрьские ноны, но погода была еще достаточно жаркая, чтобы сделать жизнь на острове невыносимой. Антоний ходил взад-вперед; Планк наблюдал за ним. Антоний рычал; Планк размышлял. Антония не покидала мысль о Луции Антонии; Планк тоже постоянно думал об одном человеке — о Марке Антонии. Планк заметил в Антонии новые черты, и ему не понравилось то, что он увидел. Замечательная, прекрасная Фульвия то и дело мелькала в его мыслях — такая храбрая и неудержимая, такая… такая интересная. Как мог Антоний бить женщину, тем более жену? Внучку Гая Гракха!
«Он как ребенок при своей матери, — думал Планк, смахивая слезы. — Он должен быть на Востоке, драться с парфянами — вот его обязанность. А вместо этого он здесь, на италийской земле, словно боится покинуть ее. Это Октавиан терзает его или ощущение ненадежности? Верит ли он в глубине души, что сможет завоевать лавры? О, он храбр, но руководство армиями требует не храбрости. Здесь скорее нужны ум, искусство, талант. Бог Юлий был гением в этом деле. Антоний — родственник бога Юлия. Но для Антония, я подозреваю, этот факт был скорее бременем, чем радостью. И он так боится проиграть, что, подобно Помпею Магну, не двинется с места, пока у него не будет численного перевеса. А у него есть этот перевес здесь, в Италии, с легионами Поллиона, Вентидия и своими собственными легионами по ту сторону небольшого моря. Достаточно, чтобы сокрушить Октавиана даже теперь, когда у Октавиана появились одиннадцать легионов Калена из Дальней Галлии. Я думаю, они все еще в Дальней Галлии под командованием Сальвидиена, который регулярно пишет Антонию, пытаясь поменять стороны. Но об этом я Октавиану не сообщил.
Антоний боится в Октавиане того же, чего бог Юлий имел в изобилии. О, вовсе не умения командовать армией! Он боится бесконечной смелости, той смелости, которую сам стал терять. Да, его страх поражения растет, в то время как Октавиан обретает смелость, начинает ставить на непредсказуемые результаты. Антоний проигрывает, когда имеет дело с Октавианом, и даже еще больше, когда имеет дело с иноземными врагами, такими как парфяне. Начнет ли он когда-нибудь эту войну? Он ссылается на отсутствие денег, но равнозначна ли сумма необходимых денег его нежеланию вести войну, которую он должен начать? Если он не будет воевать, то потеряет доверие Рима и римлян, и ему это тоже известно. Поэтому Октавиан — его оправдание в том, что он медлит на Западе. Если он уберет Октавиана с арены, у него будет столько легионов, что он сможет победить врага численностью в четверть миллиона. Но бог Юлий разбивал триста тысяч, имея всего шестьдесят тысяч солдат. Потому что бог Юлий был гением. Антоний хочет быть хозяином мира и Первым человеком в Риме, но не знает, как приняться за это.
Он ходит туда-сюда, туда-сюда. Он неуверен. Решения неясны, и он неуверен. Не может он и пуститься в один из своих знаменитых „непревзойденных загулов“ (что за шутка — назвать своих дружков в Александрии Обществом непревзойденных гуляк!). Сейчас он не в той ситуации. Поняли ли его товарищи, как понял я, что пьянки Антония — это просто демонстрация его внутренней слабости?
Да, — заключил Планк, — пора поменять сторону. Но можно ли сделать это сейчас? Я сомневаюсь в этом так же, как сомневаюсь в Антонии. Как и в нем, во мне нет твердости».
Октавиан понимал все это даже лучше Планка, но он не был уверен, как выпадут кости теперь, когда Антоний стоит у Брундизия. Он все поставил на легионеров. Их представители пришли сказать ему, что они не будут драться с войсками Антония, принадлежат ли они самому Антонию, Поллиону или Вентидию. Услышав это, Октавиан почувствовал огромное облегчение. Даже слабость какая-то появилась во всем теле. Осталось только узнать, будут ли солдаты Антония драться за него.
Два рыночных интервала спустя он получил ответ. Солдаты под командованием Поллиона и Вентидия отказались драться со своими братьями по оружию.
