Он сел писать письмо Антонию.
Дорогой мой Антоний, мы в тупике. Мои легионы отказываются сражаться с твоими, а твои — с моими. Они говорят, что принадлежат Риму, а не какому-нибудь одному человеку, пусть даже и триумвиру. Дни огромных премий, говорят они, прошли. Я согласен с ними. После Филипп я понял, что мы больше не можем выяснять наши разногласия, идя войной друг на друга. Мы можем иметь imperium maius, но для осуществления этих полномочий мы должны иметь солдат, которые хотят сражаться. А их у нас нет.
Поэтому вот мое предложение, Марк Антоний: пусть каждый из нас выберет одного человека как своего представителя, чтобы попытаться найти выход из этого тупика. В качестве нейтрального участника, которого мы оба считаем справедливым и объективным, я предлагаю Луция Кокцея Нерву. Если ты не согласен с моим выбором, назови другого человека. Моим делегатом будет Гай Меценат. Ни ты, ни я не должны присутствовать на этой встрече, чтобы избежать излишнего проявления чувств.
— Хитрая крыса! — крикнул Антоний и, смяв письмо, швырнул его на пол.
Планк поспешно поднял его, расправил и прочитал.
— Марк, это логичное разрешение трудной ситуации, в которой ты оказался, — запинаясь, проговорил он. — Подумай, пожалуйста, где ты находишься и с чем ты столкнулся. То, что предлагает Октавиан, может оказаться бальзамом для ваших израненных чувств. В самом деле, для тебя это лучшая альтернатива.
Несколько часов спустя Гней Асиний Поллион, прибывший на полубаркасе из Бария, повторил то же самое.
— Ни мои люди не будут драться, ни твои, — прямо сказал он. — Что касается меня, я не могу заставить их передумать, и твои тоже не передумают, а по всем донесениям, у Октавиана та же проблема. Легионы решили за нас, и мы должны найти достойный выход из этого положения. Я пообещал своим людям, что организую перемирие. Вентидий сделал то же самое. Уступи, Марк, уступи! Это не поражение.
— Все, что дает Октавиану возможность избежать смерти, — это поражение, — упрямо сказал Антоний.
— Чепуха! Его войска так же настроены против того, чтобы сражаться, как и наши.
— У него даже не хватает смелости лично встретиться со мной! Все должны сделать представители вроде Мецената. Излишнее проявление чувств? Я покажу ему излишнее проявление чувств! Мне все равно, что он говорит, я буду присутствовать на этом маленьком совещании!
— Антоний, его на встрече не будет, — сказал Поллион, обернувшись к Планку и закатив глаза. — У меня есть предложение намного лучше. Согласись с ним, и я пойду как твой представитель.
— Ты? — не веря своим ушам, воскликнул Антоний. — Ты?!
— Да, я! Антоний, я уже восемь с половиной месяцев консул, но у меня не было возможности поехать в Рим и получить консульские регалии, — раздраженно сказал Поллион. — Как консул, я выше по рангу Гая Мецената и жалкого Нервы, вместе взятых! Неужели ты думаешь, что я позволю этому проныре Меценату одурачить меня? Ты действительно так думаешь?
— Наверное, нет, — ответил Антоний, начиная сдаваться. — Хорошо, я соглашусь. При определенных условиях.
— Назови их.
— Условия такие: я смогу войти в Италию через Брундизий, а тебе разрешат поехать в Рим, чтобы беспрепятственно официально вступить в права консула. Я сохраню мое право вербовать солдат в Италии, а ссыльным разрешат немедленно вернуться в Италию.
— Не думаю, что какое-то из этих условий станет проблемой, — заметил Поллион. — Садись и пиши, Антоний.
«Странно, — думал Поллион, двигаясь по Минуциевой дороге в Брундизий, — что мне всегда удается быть там, где принимаются важные решения. Я был с Цезарем — действительно богом Юлием! — когда он переходил Рубикон, и был на том острове на реке в Италийской Галлии, когда Антоний, Октавиан и Лепид согласились разделить мир. Теперь я буду председательствовать в следующем памятном событии. Меценат не дурак, он не станет возражать. Какая необычайная удача для историка современности!»
Прежде его род ничем не отличился, зато сам Поллион обладал достаточно могучим интеллектом и сумел стать одним из фаворитов Цезаря. Хороший солдат и отличный командир, он возвысился после того, как Цезарь стал диктатором, и не сомневался, кому хранить верность, пока не убили Цезаря. Слишком прагматичный и неромантичный, чтобы встать на сторону наследника Цезаря, он знал только одного человека, к кому захотел пристать, — Марка Антония. Как и многие из его класса, он считал восемнадцатилетнего Гая Октавия несерьезным, он не понимал, что сумел разглядеть такой несравненный человек, как Цезарь, в этом миловидном мальчике. К тому же Поллион думал, что Цезарь не рассчитывал умереть так скоро — он был крепок, как старый армейский сапог, — и сделал Октавия временным наследником, просто уловкой, чтобы держать в узде Антония, пока не станет очевидно, что Антоний утихомирился. А также чтобы посмотреть, как со временем изменится маменькин сынок, который ныне отрекся от матери, считая ее мертвой. Затем Судьба и Фортуна не дали Цезарю сделать окончательный выбор, позволив группе озлобленных, ревнивых, близоруких людей убить его. Поллион очень сожалел об этом, вопреки своей способности записывать современные события беспристрастно и справедливо. В то время он и не представлял, что Цезарь Октавиан неожиданно поднимется на такую высоту. Как можно было предвидеть наличие стального стержня и дерзости в неопытном юноше? Цезарь был единственным, кто видел, из чего сделан Гай Октавий. Но когда Поллион понял, что заложено в Октавиане, для человека чести было уже поздно следовать за ним. Антоний не лучший человек, он просто альтернатива, которую позволила Поллиону выбрать его гордость. Несмотря на его многочисленные недостатки, Антоний был, по крайней мере, зрелым мужчиной.
Так же мало, как Октавиана, Поллион знал и его главного посла, Гая Мецената. В физическом отношении — что касается роста, размера, цвета кожи и волос, черт лица — Поллион был обычным, средним человеком. Как большинство подобных ему, особенно при наличии высокого интеллекта, он не доверял тем, кто как-либо выделялся из общей массы. Если бы Октавиан не был таким тщеславным (ботинки на трехдюймовой подошве, только подумайте!) и красивым, после убийства Цезаря он мог бы набрать больше очков в глазах Поллиона. Так же было и с Меценатом, пухлым, некрасивым, с выпученными глазами, богатым и испорченным. Меценат жеманно улыбался, соединял пальцы в пирамидку, складывал губы гузкой, выглядел довольным там, где радоваться было нечему. Позер. Отвратительная, раздражающая характеристика. И несмотря на это, Поллион выразил желание проводить переговоры с этим позером, так как знал, что, когда Антоний успокоится, он назначит своим представителем Квинта Деллия. Этого нельзя допустить. Деллий слишком корыстный и жадный для таких деликатных переговоров. Возможно, Меценат тоже корыстный и жадный, но, насколько было известно Поллиону, до сих пор Октавиан не часто ошибался, подбирая себе ближайшее окружение. Сальвидиен был ошибкой, но его дни сочтены. Жадность всегда вызывала неприятие у Антония, который не почувствует жалости, когда уберет Деллия, как только тот станет бесполезным. Но Меценат ни с кем не заигрывал, и он обладал одним качеством, которым Поллион восхищался: он любил литературу и покровительствовал нескольким многообещающим поэтам, включая Горация и Вергилия, лучших стихотворцев со времен Катулла. Только это вселяло в Поллиона надежду, что удастся достичь соглашения, удовлетворяющего обе стороны. Но как он, простой солдат, справится с той едой и напитками, которые обязательно выставит на стол такой знаток, как Меценат?
