— Но Октавиан ни разу не упоминал о ее существовании! Я знаю, он делает вид, что его мать умерла, но его сводная сестра! О боги, это нелепо!
— Фактически у нас две сводные сестры. Не забывай, что у нашего отца была дочь от первого брака. Теперь ей за сорок.
— Да, но…
Антоний затряс головой, как боксер, получивший серию хороших ударов.
— Ладно, Антоний, ты же знаешь моего брата! Хотя я очень люблю его, но прекрасно вижу его недостатки. Он слишком чувствителен к своему статусу и считает, что это недостойно — иметь сводную сестру на двадцать лет младше его. К тому же он чувствует, что Рим не будет воспринимать его серьезно, если его юность будет подчеркнута маленькой сестрой, о которой все будут знать. Плохо еще и то, что Марция была зачата так скоро после смерти нашего бедного отчима. Рим давно простил маме ее ошибку, но Цезарь никогда не простит. Кроме того, Марция появилась у меня, еще не умея ходить, и люди потеряли счет. — Она хихикнула. — Те, кто знакомятся с членами моей детской, считают, что она моя дочь, потому что она похожа на меня.
— Ты так любишь детей?
— Любовь — слишком слабое слово, слишком затасканное и неправильное. За ребенка я отдала бы жизнь.
— Чей бы он ни был?
— Именно. Я всегда верила, что дети — это возможность для людей сделать что-то героическое со своими жизнями, попытаться увидеть, что все их собственные ошибки исправлены, а не повторены.
На следующее утро слуги покойного Марцелла-младшего отвели детей в мраморный дворец Помпея Великого на Каринах, а те дети, которым пришлось остаться в доме Марцелла-младшего, плакали, потому что не хотели расставаться с госпожой Октавией. Дом этот принадлежал маленькому Марцеллу, но он смог бы поселиться там только через несколько лет. Антоний, душеприказчик покойного, решил пока не выставлять дом для найма. Его секретарь Луцилий был строгим надзирателем и сторожем. Он не даст дому прийти в упадок.
С наступлением сумерек Антоний перенес свою новую жену через порог дворца Помпея, видевшего, как Помпей перенес через этот же порог Юлию, и здесь их ждали шесть лет счастья, закончившиеся с ее смертью во время родов. «Пусть моя судьба не будет такой», — подумала Октавия, удивившись, с какой легкостью муж поднял ее на руки, а потом опустил, чтобы взять в руки огонь и воду. Он пронес ее руки над огнем и окунул в воду, тем самым утвердив ее как хозяйку дома. Около сотни слуг наблюдали, вздыхали, о чем-то шептались, тихо аплодируя. Репутация госпожи Октавии как самой доброй и самой понимающей женщины опередила ее. Старшие из них, особенно управляющий Эгон, мечтали, чтобы дом снова расцвел, как при Юлии. Фульвия была требовательной, но не интересовалась домашними делами.
От внимания Октавии не ускользнуло, что ее брат доволен и любезен, но она не понимала почему. Да, он надеялся заделать брешь, организовав этот брак, но что он получит от этого, если брак потерпит крах, как думали все присутствующие на церемонии? Но страшнее всего было предчувствие Октавии, что Цезарь рассчитывает на крах ее брака. Она поклялась, что если крах и наступит, то не по ее вине!
Ее первая ночь с Антонием доставила ей удовольствие, и намного большее, чем все ночи с Марцеллом-младшим, вместе взятые. То, что ее новый муж любит женщин, было видно по тому, как он касался ее, как выражал собственное удовольствие от близости к ней. Каким-то образом он избавил ее от всех запретов, преследующих ее всю жизнь. Он приветствовал ее ласки и тихое мурлыканье от ошеломившей ее радости. Он разрешил ей исследовать его тело, словно раньше никто его так не изучал. Для Октавии он был идеальным любовником, чувственным и сладострастным, его интересовали не только его желания. Слова любви и акты любви сплавились в огненный поток наслаждений, такой чудесный, что она заплакала. Прежде чем погрузиться в полубессознательный сон, почти в транс, она поняла, что умерла бы за него с такой же радостью, с какой умерла бы за ребенка.
А утром она узнала, что Антоний тоже доволен в равной степени. Когда она попыталась встать с кровати, чтобы заняться домашним хозяйством, все началось снова и было еще прекраснее, потому что они уже узнали друг друга. Она получила еще большее удовлетворение, ведь теперь она лучше знала, что именно ей надо, а он был счастлив выполнить ее просьбы.
«О, отлично, — подумал Октавиан, увидев новобрачных на обеде, который устроил Гней Домиций Кальвин два дня спустя. — Я был прав, они настолько разные, что очаровали друг друга. Теперь мне остается только ждать, когда он устанет от нее. А он устанет. Он устанет! Я должен принести жертву Квирину, чтобы он оставил ее ради любви к иностранке, а не к римлянке, и Юпитеру Наилучшему Величайшему, чтобы Рим выиграл от его неизбежного разочарования в моей сестре. Посмотрите на него, полного любви, хлещущей через край. Сентиментален, как пятнадцатилетняя девица. Презираю людей, которые поддаются такой тривиальной, неприятной болезни! Со мной этого никогда не случится, я это точно знаю. Моими эмоциями управляет ум. Я неуязвим для столь приторного дела. Как может Октавии понравиться половой акт с ним? Она удержит его в рабстве не более двух лет, а дольше — маловероятно. Ее доброта и мягкий характер для него новость, но, поскольку сам он не добрый и характер у него не мягкий, его очарование добродетелью будет меркнуть, пока не превратится в типичное для Антония бурное отвращение.
Я неустанно буду распространять слух о его женитьбе, заставлю моих агентов говорить об этом в каждом городе, большом или малом, в каждой муниципии в Италии и Италийской Галлии. До сих пор я держал агентов, чтобы они защищали мои интересы, перечисляя вероломства Секста Помпея и описывая безразличие Марка Антония к положению в своей стране. Но следующей зимой они почти не будут этим заниматься. Они будут восхвалять не сам этот союз, а госпожу Октавию, сестру Цезаря и олицетворение всего, чем должна быть римская матрона. Я воздвигну ее статуи, столько, сколько смогу, и буду умножать их, пока полуостров не застонет под их тяжестью. Ах, я это уже сейчас вижу! Октавия, целомудренная и добродетельная, как обесчещенная Лукреция; Октавия, более достойная уважения, чем весталка; Октавия, укротительница безответственного деревенщины Марка Антония; Октавия, которая без посторонней помощи спасла свою страну от гражданской войны. Да, Октавия Целомудренная должна иметь безупречную репутацию! К тому времени как мои агенты проделают всю работу, Октавия Целомудренная станет почти богиней, как Корнелия, мать Гракхов! Так что когда Антоний бросит ее, каждый римлянин и италиец проклянет его как грубое, бессердечное чудовище, которым управляет вожделение.
О, если бы я мог заглянуть в будущее! Если бы я знал ту женщину, ради которой Антоний бросит Октавию Целомудренную! Я принесу жертву всем римским богам, чтобы эту женщину все римляне и италийцы стали ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть. Если возможно, боги, перенесите вину за поведение Антония на нее. Я изображу ее злобной, как Цирцея, тщеславной, как троянская Елена, зловредной, как Медея, жестокой, как Клитемнестра, смертоносной, как Медуза. И если она не такая, я сделаю так, чтобы она всем казалась такой. Я заставлю моих агентов разносить слух, создавать образ демона из этой неизвестной женщины, так же как я создаю богиню из моей сестры.
