— Я могла бы сидеть здесь вечно, — хрипло сказала она.
— Я тоже, но только если ты будешь со мной.
Боясь, что он дотронется до нее, а она не сможет его оттолкнуть, она быстро заговорила.
— На тебе toga praetexta, но ты так молод. Это значит, что ты один из приближенных Октавиана?
— Я не приближенный. Я — Цезарь.
Она вскочила.
— Октавиан? Ты — Октавиан?
— Я не откликаюсь на это имя, — сказал он, но не сердито. — Я — Цезарь, сын бога. Придет день, и я буду Цезарем Ромулом, согласно декрету сената, утвержденному народом. После того, как я одержу победу над моими врагами и мне не будет равных.
— Мой муж — твой заклятый враг.
— Нерон? — Он засмеялся, искренне развеселившись. — Нерон — ничтожество.
— Он мой муж и судья моей судьбы.
— Ты хочешь сказать, что ты его собственность. Я его знаю! Слишком многие мужчины обращаются со своими женами как с животными или рабами. Очень жаль, Ливия Друзилла. Я думаю, жена должна быть самым любимым товарищем мужа, а не рабыней.
— Ты именно так относишься к своей жене? — спросила она, когда он поднялся на ноги. — Как к твоему товарищу?
— Не к нынешней жене, нет. Бедной женщине не хватает ума. — Его тога немного съехала набок. Он поправил складки. — Я должен идти, Ливия Друзилла.
— Я тоже, Цезарь.
Они пошли вместе в сторону гостиницы.
— Я сейчас направляюсь в Дальнюю Галлию, — сказал он у развилки дорог. — Я планировал долго пробыть там, но теперь я встретил тебя и вернусь еще до конца зимы. — Он улыбнулся, и его белые зубы сверкнули на фоне смуглой кожи. — А когда я возвращусь, Ливия Друзилла, я женюсь на тебе.
— Я уже замужем и верна своим клятвам. — Она гордо выпрямилась. Достоинство ее было задето. — Я не Сервилия, Цезарь. Я не нарушу клятв даже с тобой.
— Поэтому я и женюсь на тебе.
Он пошел по левой дороге, не оглядываясь, но голос его был ясно слышен:
— Да и Нерон никогда не разведется с тобой, чтобы ты вышла замуж за подобного мне, верно? Какая ужасная ситуация! Как же ее разрешить?
Ливия Друзилла смотрела ему вслед, пока он не исчез из виду. Только тогда она вспомнила, для чего ей даны ноги, и пошла. Цезарь Октавиан! Конечно, все это чепуха. Из того, что она знала о мужчинах, он говорил похожие слова каждой симпатичной женщине, какую встречал. Власть дает мужчинам преувеличенное представление о своей привлекательности для женщин. Взять хотя бы Марка Антония, который так старался очаровать ее. Единственная проблема заключалась в том, что Антоний вызвал у нее отвращение, а вот в его врага она влюбилась. Один взгляд — и она пропала.
Когда она принесла яйца и молоко священной змее, живущей в храме богини Bona Dea в Капуе, та выползла из щели блестящей чешуйчатой лентой, которую солнечные лучи превратили в золотую, сунула морду в молоко, проглотила оба яйца, потом подняла клинообразную голову и посмотрела на Ливию Друзиллу холодными глазами. Она без страха взглянула в эти глаза, сердцем слушая, как змея что-то говорит ей на непонятном языке, потом протянула руку, чтобы погладить змею. Та положила голову на ее ладонь и стала высовывать и прятать язык, высовывать и прятать — словно что-то говорила ей. Что же она сказала? Словно сквозь плотный серый туман Ливия Друзилла силилась вспомнить. Она считала, что у змеи послание от Bona Dea: если она готова принести жертву, Bona Dea подарит ей целый мир. После этого дня она убедилась в своей новой беременности. Никто никогда не видел священную змею, которая ждала ночи, чтобы выползти и выпить молоко и съесть яйца. Но Ливии Друзилле она явилась при свете яркого солнца — длинная золотая змея толщиной с руку. «Bona Dea, Bona Dea, подари мне мир, и я восстановлю церемонию поклонения тебе, какой она была до того, как вмешались мужчины!»
Нерон был занят чтением многочисленных свитков. Когда она вошла, он зло посмотрел на нее.
— Слишком долго гуляла, Ливия Друзилла, для человека, который весь день провел на ногах.
— Я разговаривала с мужчиной на руинах Фрегелл.
Нерон весь напрягся.
— Жены не должны разговаривать с незнакомыми мужчинами!
— Он не незнакомый мужчина. Он Цезарь, сын бога.
Это вызвало поток слов, которые Ливия Друзилла слышала уже много раз, поэтому она сочла возможным покинуть мужа под предлогом принятия ванны, прежде чем вода совсем остынет. Что она и сделала, хотя для этого ей понадобились все силы. Сняв с поверхности воды пену от использованного бальзама и плавающие чешуйки мертвой кожи, она почувствовала запах пота. Зная Нерона, можно предположить, что он мочился в воду, да и маленький Тиберий тоже. Используя тряпку, Ливия Друзилла, сколько могла, удалила грязь, прежде чем погрузиться в почти остывшую воду. Она подумала, что с радостью отказалась бы от добродетели, полагающейся жене, ради любого мужчины, который предложил бы ей свежую, горячую, ароматную воду в красивой мраморной ванне, в которой будет мыться только она. И, прогнав мысли о таких вещах, как моча и грязная пена, она стала мечтать, что этим человеком будет Цезарь Октавиан и что его слова окажутся правдой.
Он говорил правду, хотя по пути к дому дуумвира в Фабратерии осуждал себя за самую неуклюжую в его жизни попытку объясниться в любви.
«Видишь, что получается, когда испытываешь богов? — спрашивал он себя, криво улыбаясь. — Я презирал приторную сентиментальность, считал слабыми мужчин, которые говорили, что при одном взгляде на женщину стрела Купидона пронзала их. Ну вот я сам с этой стрелой, торчащей из моей груди, по уши влюбленный в женщину, которой я даже не знаю. Как это возможно? Как могу я, такой рациональный и хладнокровный, поддаться чувству, противоречащему всему, во что я верю? Это наказание от какого-то бога, именно так! Иначе это не имеет смысла! Я действительно рациональный и хладнокровный! Тогда почему я чувствую, что меня накрыла немыслимая волна… любви? Эта женщина вызывает во мне такой трепет! Я хотел задушить ее поцелуями, я хотел быть с ней до конца моих дней! Ливия Друзилла. Жена претенциозного сноба Тиберия Клавдия Нерона. Из того же гнезда, только другого Клавдия. Ветвь Клавдиев Пульхров производит умелых, независимых, неортодоксальных консулов и цензоров, а ветвь Неронов знаменита производством ничтожеств. И Нерон тоже ничтожество, гордый, упрямый, мелкий человек, который никогда не согласится развестись с женой по приказу Цезаря Октавиана».
Ее лицо мелькало в воображении, сводило с ума. Глаза с прожилками, черные волосы, кожа цвета сливок, пухлые красные губы. Может быть, его сразила та же болезнь, которая постоянно кидает Марка Антония в жар? Нет, он не хочет этому верить. Каким бы незнакомым ни было это чувство, должна быть лучшая причина, чем просто зуд в пенисе. «Наверное, — думал Октавиан, сидя в повозке на пути в Рим, — каждый из нас имеет свою половину, и я нашел свою. Как у голубей. Жена другого человека и беременная от него. Это не имеет значения. Она принадлежит мне — мне!»
