— Подходящая, — прокомментировал Октавиан.
Они пошли обратно по направлению к пирсу, куда собирался пристать флагман, которому лоцман в гребной шлюпке показывал дорогу. Они не спешили, легко себе представляя, как это произойдет.
— Агриппа, у тебя должен быть свой штандарт, — сказал Октавиан, глядя на город, раскинувшийся по берегу, на его белые дома, публичные здания, покрашенные в яркие цвета, зонтичные сосны и тополя на площадях, освещенных фонарями и украшенных флагами.
— Думаю, да, — согласился захваченный врасплох Агриппа. — Какой ты рекомендуешь, Цезарь?
— Лазурный фон и слово «ВЕРНОСТЬ» большими алыми буквами, — тут же ответил Октавиан.
— А твой морской штандарт, Цезарь?
— У меня его не будет. Я буду плавать под «SPQR» в лавровом венке.
— А как же адмиралы, такие как Тавр и Корнифиций?
— У них будет «SPQR» Рима, как и у меня. Только у тебя будет личный штандарт, Агриппа. Знак отличия. Это ты одержишь для нас победу над Секстом. Я это нутром чую.
— По крайней мере, его корабли нельзя спутать, на их штандартах скрещенные кости.
— Отличительный знак, — подал реплику Октавиан. — О-о, ну какой дурак это придумал? Стыдно!
Это он говорил о красной дорожке, которую какой-то чиновник от дуумвиров протянул во всю длину пирса, — знак царственности, отчего Октавиан пришел в ужас. Но казалось, никто не обратил на это внимания. Это был алый цвет генерала, а не пурпурный цвет царя. И вот — появился Антоний. Он прыгнул с корабля на красную дорожку, как всегда здоровый и бодрый. Октавиан и Агриппа ждали вместе под навесом в глубине пирса. Каниний, младший консул, на шаг позади них, а за ним еще семьсот сенаторов, все люди Марка Антония. Дуумвиры и другие чиновники города вынуждены были довольствоваться местами позади всех.
Конечно, Антоний надел золотые доспехи. Тога плохо сидела на нем, делала его слишком тяжеловесным. Такой же мускулистый, но более стройный Агриппа не заботился о том, как он выглядит, поэтому на нем была тога с пурпурной каймой. Он и Октавиан вышли вперед приветствовать Антония. Октавиан выглядел хрупким и изящным ребенком между этими великолепными воинами. Но доминировал Октавиан, может быть, именно из-за этого, а может быть, благодаря своей красоте, густой шевелюре ярких золотистых волос. В этом южном италийском городе, где греки поселились за несколько столетий до первого вторжения римлян на полуостров, золотистые волосы были редкостью и вызывали восхищение.
«Получилось! — подумал Октавиан. — Мне удалось выманить Антония на землю Италии, и он не покинет ее, пока не даст мне то, что мне нужно и что должен иметь Рим».
Под ливнем лепестков весенних цветов, которыми их осыпали девочки, они прошли к зданиям, отведенным для них, улыбаясь восторженной толпе и приветственно помахивая рукой.
— Вечер и ночь тебе на обустройство, — сказал Октавиан на пороге резиденции Антония. — Ну что, приступим к делу сразу же — я понимаю, ты торопишься, — или уступим народу Тарента и посетим завтра театр? Они ставят пантомиму, сочиненную в Ателле.
— Конечно, это не Софокл, но всем нравится, — ответил Антоний, расслабившись. — Да, почему не посмотреть? Я привез с собой Октавию и детей — она очень хотела увидеть своего маленького брата.
— Я тоже не меньше хотел увидеть ее. Она еще не знакома с моей женой — кстати, я тоже приехал с женой, — сказал Октавиан. — Тогда, может быть, завтра утром — театр, а вечером — банкет? А после этого, конечно, к делам.
Когда Октавиан вошел в свою резиденцию, он увидел хохочущего Мецената.
— Ты не догадаешься! — наконец промолвил Меценат, вытирая выступившие слезы, и снова засмеялся. — Ох, ну просто смех!
— Что? — спросил Октавиан, позволив слуге освободить его от тоги. — И где поэты?
— В этом-то все и дело, Цезарь! Поэты!
Меценату удалось взять себя в руки, но он то и дело всхлипывал, а глаза его смеялись.
— Гораций, Вергилий, соратник Вергилия Плотий Тука, Варий Руф и еще несколько второстепенных светил отправились из Рима неделю назад, чтобы поднять интеллектуальный уровень этого праздника, но… — он подавился, захихикал, но справился с собой, — они поехали в Брундизий! А Брундизий их не отпускает — там хотят устроить свой праздник!
Он опять захохотал.
Октавиан улыбнулся, Агриппа фыркнул, но никто из них не мог оценить ситуацию так, как Меценат, который хорошо знал о рассеянности поэтов.
Когда Антоний узнал об этом, он расхохотался так же громко, как Меценат, и послал курьера в Брундизий с мешком золота для поэтов.
Не ожидая приезда Октавии и детей, Октавиан поместил Антония в дом, недостаточно большой, чтобы шум детской не мешал ему, но Ливия Друзилла нашла выход из положения.
— Я слышала о доме неподалеку, чей владелец не прочь предоставить его на период переговоров, — сказала она. — Почему бы мне не переехать туда с Октавией и детьми? Если там буду и я, Антоний не сможет пожаловаться на неподобающее обращение с его женой.
Октавиан поцеловал ее руку, улыбнулся, глядя в ее чудесные глаза с прожилками.
— Блестяще, любовь моя! Сделай это сейчас же!
— И если ты не возражаешь, завтра мы не пойдем в театр. Даже триумвирам не полагается, чтобы их жены сидели рядом с ними. Я ничего не слышу с задних рядов, предназначенных для женщин. К тому же не думаю, что Октавия любит фарсы больше, чем я.
— Возьми у Бургунда денег и походи по магазинам в городе. Я знаю, у тебя слабость к хорошей одежде, и ты сумеешь найти, что тебе нравится. Насколько я помню, Октавия тоже любит покупки.
— О нас не беспокойся, — сказала Ливия Друзилла, очень довольная. — Мы можем и не найти что-то из одежды, но это будет возможность получше узнать друг друга.
Октавию очень интересовала Ливия Друзилла. Как и все представители высших слоев общества в Риме, она слышала историю удивительной любви ее брата к жене другого человека, беременной вторым ребенком от мужа, слышала о разводе на религиозной основе, о таинственности, окружающей их любовь. Была ли она взаимна? Существовала ли эта любовь вообще?
Ливия Друзилла, которую Октавия увидела, очень отличалась от той девушки, какой она все еще выглядела, когда выходила замуж за Октавиана. «Нет, это нескромная жена-мышка!» — подумала Октавия, вспоминая то, что слышала о ней. Она увидела элегантно одетую молодую даму, причесанную по последней моде и надевшую украшений именно столько, сколько нужно, причем украшений простых, но из цельного золота. По сравнению с ней Октавия почувствовала себя хорошо, но старомодно одетой — неудивительно после продолжительного пребывания в Афинах, где женщины не вращались в широких кругах. Конечно, жены римлян настаивали на посещении обедов, устраиваемых римлянами, но обеды, устраиваемые греками, были для них недоступны: там присутствовали только мужья. Поэтому центром женской моды был Рим, и Октавия никогда не ощущала этого так остро, как сейчас, глядя на свою новую невестку.
