Жил Смулов в большой удобной квартире, обстановка которой
свидетельствовала о его гостеприимстве. Мягкие кресла, диванчики, низкие
столики в огромной гостиной были, несомненно, предназначены для одновременного
приема большого количества людей. Вообще квартира была обставлена и отделана со
вкусом и любовью, и было понятно, что хозяин ею гордится.
Смулову удалось взять себя в руки, и к приходу Короткова он
уже мог вполне внятно и последовательно отвечать на вопросы. Он усадил
оперативника в удобное кресло в своей нарядной гостиной, принес чай и
пепельницы – отдельно себе и гостю.
– Начнем, Юрий Викторович, – сказал он, стараясь
говорить ровным голосом. – Спрашивайте.
Обо всем, что касалось непосредственно утра 16 сентября и
обнаружения трупа Алины Вазнис, Смулов был допрошен еще вчера дежурным
следователем, выезжавшим на место происшествия. Сегодня перед Коротковым стояла
другая задача – узнать как можно больше об Алине Вазнис. Ведь помощник
режиссера Елена Альбикова совершенно определенно заявила вчера, что Андрей
Смулов был самым близким Алине человеком, и лучше него покойную не знал никто.
– Да, я знал ее лучше других, – кивнул
Смулов. – Но вы не должны обольщаться, Юрий Викторович, даже я не знал ее
до конца. Алина была невероятно «закрытой». И очень ранимой. Мы были вместе
четыре года, и на протяжении всех этих четырех лет я постоянно наталкивался на
мысль, на ощущение, что я, оказывается, совсем ее не знаю.
– Если можно, поконкретнее, пожалуйста, – попросил
Коротков. – И с самого начала.
– С самого начала… Что ж, можно и с самого начала. Я
«нашел» Алину в нашей музыкальной студии, у Лени Дегтяря. И влюбился. Сразу, в
одночасье, влюбился так, что дыхание останавливалось. Вы понимаете? А снимать
ее я начал уже потом, тут все банально. Редкий режиссер не снимает своих
любовниц, если они актрисы, конечно. Причем степень одаренности актрисы никакой
роли не играет, если любовница – снимают обязательно. Некоторые ухитряются
снимать даже тех своих баб, которые вообще актрисами никогда не были. Правда, я
видел, что у Алины есть талант, это было бесспорно. Но как-то все было…
Смазано, что ли. Словно берешь кассету с записью великой музыки, вставляешь в
магнитофон, нажимаешь кнопку – а оттуда раздается что-то маловразумительное. То
ли шумы какие-то мешают, то ли скорость не тянет, но впечатление совсем не то.
Но я очень любил Алину, поэтому все равно ее снимал и постоянно пытался
добиться от нее полной отдачи. Было очевидно, что она недорабатывает на
съемочной площадке, ей что-то мешает работать в полную мощность, хотя она
старается изо всех сил. Вы не поверите, но у меня ушло два года на то, чтобы
она перестала от меня «закрываться». И тогда у нас все получилось. Я снял
«Извечный страх», в котором Алина сыграла главную роль. И как сыграла! Все
поняли, что перед ними актриса с большим будущим. Великая актриса. Настоящая. Я
гордился ею, я понимал, что тут есть и моя доля успеха… Я тут же взялся за
следующий фильм, он называется «Безумие», и вы не поверите, но Алина стала
играть еще лучше. Она была невероятна! Неподражаема! Последний эпизод, который
мы снимали на натуре, получился шедевром, все говорили, что эти кадры войдут в
мировую летопись кинематографа. Нам оставалось совсем чуть-чуть, чтобы
закончить фильм… И вот… Алины нет больше. Вы понимаете? Я без нее – ничто.
Скажу вам откровенно, до встречи с ней я уже почти стал «режиссером одного
фильма». Так называют режиссеров, которые делают очень хороший первый фильм, а
дальше все идет хуже и хуже, слабее и слабее. Так и со мной было. Я вынужден
сказать вам правду, иначе вы ничего не поймете в моем рассказе: я был очень
несчастлив в любви. Очень. Наверное, поэтому у меня и работа не получалась.
Переползал из одной личной драмы в другую, всегда в переживаниях, в ревности. А
потом – Алина. Женщина молодая, прекрасная, талантливая, которая меня любила,
причем любила так, что не доставила мне ни одной минуты переживаний. Ни одной,
вы слышите? За четыре года я ни разу не испытал ни укола ревности, ни страха,
что она меня бросит. Осмелюсь утверждать, что она меня любила так же сильно,
как и я ее. Одним словом, я был счастлив с ней. Очень счастлив. И на этом
душевном подъеме я и снял «Извечный страх», и он у меня получился! Не у меня –
у нас, у нас с Алиной. Я переродился, я стал другим, я понял, что могу делать
первоклассные фильмы. Но только пока она рядом со мной. Без нее я – ничто.
Ноль. Творческий импотент.
Смулов повторил те же слова, которые уже говорил вчера. Без
Алины он работать не сможет.
– Андрей Львович, а почему вы не поженились? –
спросил Коротков. – Ведь вы оба были свободны. Что же вам мешало?
– Ничего. Нам ничего не мешало. Но перед Алиной встала
перспектива стать настоящей звездой, а звезда хороша, пока она свободна. Это
старая истина, она всем понятна в наших кругах. Звезда должна или не состоять в
браке, или постоянно менять супругов, чтобы у зрителя в подсознании все время
жила мысль о том, что эта звезда теоретически доступна. Если бы Алина
находилась в прочном стабильном браке, зрители, по крайней мере мужчины,
потеряли бы интерес к ней. А в том, что наш с ней брак был бы прочным и
стабильным, я ни минуты не сомневался. Мы очень любили друг друга.
– Вы были женаты раньше, Андрей Львович?
– Был. Очень давно, очень недолго и очень неудачно. Я
же говорил вам, я был несчастлив в любви, меня это преследовало с самого
детства. Поэтому Алина значила для меня так много…
– А Алина? У нее были серьезные романы до встречи с вами?
– Юрий Викторович, я ведь уже предупреждал вас: я знал
Алину лучше других, но все равно недостаточно. Она говорила, что серьезных
длительных романов у нее не было, хотя мужчины, конечно же, были, она этого и
не скрывала. Но повторяю – это она говорила. Как было на самом деле – я не
знаю. Я не особенно в это вникал, потому что это ведь не имело никакого
значения. За четыре года она не дала мне ни одного повода для ревности. Ни
одного.
– Какая она была? Добрая, злая, мягкая, жестокая?
Лживая, искренняя? Расскажите мне о ней побольше, Андрей Львович.
Смулов отвернулся к окну, и по тому, как напряглись мышцы на
его шее, Коротков понял, что режиссер пытается справиться со слезами.
– Мне трудно говорить об этом, – начал он наконец
каким-то сдавленным голосом. – Знаете, так бывает, когда понимаешь, что
человек, которого ты любишь, сделал что-то недостойное, а ты ничего не можешь с
собой поделать и продолжаешь его любить. Впрочем, лучше Соммерсета Моэма об
этом все равно никто не написал еще. Помните «Бремя страстей человеческих»?
Только, ради бога, не поймите меня буквально, в том смысле, что Алина была
тупой безнравственной шлюхой. Ни в коем случае! Нет и нет! Она была… Как бы это
сказать… Эмоционально тупой, что ли. Есть, кажется, в психиатрии такой термин –
эмоциональная тупость. Нравственная глухота. Вот один только пример. Как-то
меня скрутило, тоска такая навалилась, хоть плачь – хоть вешайся. И мне так
необходимо было услышать от Алины какие-то теплые, нежные слова… Время – первый
час ночи, я сижу в своей квартире сам не свой, мечусь, как волк в клетке, тоска
меня душит. Звоню Алине, спрашиваю: «Лина, ты меня любишь?» Да мне всего-то и
нужно было, что услышать от нее: «Конечно, милый, я очень тебя люблю. Очень
люблю». Вот и все. Меня бы сразу отпустило.
