– Но как же так, Андрей Львович, – удивился
Коротков. – Ведь деньги Мазуркевича – это и ваша работа, а не только
работа для Алины. Пусть она от этих денег уже не зависит, но вы-то! Что же, она
о вас совсем не подумала? Ей безразлично, что вы не сможете снимать свои
фильмы?
– Ну что вы. – Смулов слабо улыбнулся, впервые за
все время, что Коротков беседовал с ним. – Конечно же, ей это не могло
быть безразлично. Я просто не стал акцентировать это, мне, право, неловко… Я
ведь тоже звезда. И даже в известном смысле больше звезда, чем Алина. Потому
что «Извечный страх» прославил ее впервые, а меня – во второй раз. Я уже был
однажды звездой, после моего первого фильма, правда, это было больше десяти лет
назад, но меня еще помнят, особенно поклонники жанра. И люди Рудина из концерна
РУНИКО стали предлагать мне контракты даже раньше, чем Алине. Так что, даже
если Мазуркевич потеряет источники дохода, я без работы не останусь.
– Я могу узнать, почему вы все-таки остались в
«Сириусе»? Почему не ушли к Рудину?
– Какое это имеет отношение к смерти Алины? Ну не ушли
– и не ушли, какая разница почему.
– Андрей Львович, я настаиваю на том, чтобы вы мне
ответили.
– Ну хорошо. У Рудина, видите ли, очень плохая
репутация. Минувшим летом он организовал и провел кинофестиваль «Золотой орел»,
вы, наверное, слышали о нем.
Коротков молча кивнул.
– Так вот, на фестивале один за другим погибли четыре
человека – две актрисы, актер и режиссер. И Рудин Борис Иосифович, вместо того
чтобы после первого же убийства закрыть работу фестиваля и добиться, чтобы из
Москвы прислали самых лучших следователей, преспокойненько довел фестиваль до победного
конца, получив в результате еще три жертвы. Служба безопасности у него
организована из рук вон плохо, но не это главное. Главное – он абсолютно
безнравственный тип, он, понимаете ли, не захотел ссориться со спонсорами,
которые собирались получить за время работы фестиваля большие прибыли за счет
размещения рекламы. Между прочим, и наш начальник службы безопасности отказался
работать в РУНИКО, он тоже в курсе этой отвратительной истории с фестивалем. В
общем, кинематографическая общественность как бы объявила бойкот Рудину и его
киноконцерну. Поэтому и мы с Алиной…
Он не договорил, только судорожно сглотнул и глубоко
затянулся сигаретой. Смулов очень много курил, прикуривая одну сигарету от
другой, руки его дрожали, голос иногда прерывался, но держался он все-таки
мужественно, вызывая у Короткова не только сочувствие, но и уважение.
– И последнее, Андрей Львович. Давайте еще раз вернемся
к пятнице, 15 сентября. Вспомните все, что касается Алины.
– Тогда нужно начать с предыдущего дня, с четверга. Шел
рабочий просмотр отснятого материала, после него все кинулись поздравлять меня
и Алину за тот эпизод, в котором она так удачно сыграла. Ну тот, где она
бледнеет и сереет на глазах. Мастерство невероятное! Но я уже говорил, Алина –
актриса с великим будущим. То есть могла бы быть… Да, простите. Так вот. Все
поздравляют, говорят хвалебные слова, аплодируют. Алина взбудоражена, она ведь
и не подозревала, что ей удалось так сыграть, а тут своими глазами увидела. Она
уехала домой, а я остался, мне нужно было с Леночкой Альбиковой подготовиться к
завтрашней съемке. Проработали мы примерно до половины девятого, потом я
позвонил Алине. Мы решили, что мне нет смысла приезжать к ней ночевать. Алина
очень внимательно относилась к своей форме, я имею в виду профессиональную
форму. Если утром рано предстояла съемка, мы никогда не ночевали вместе.
Наверное, не нужно мне вам это говорить, но чтобы вы поняли… В общем, Алина,
как правило, не очень хорошо выглядела, если мы проводили ночь вместе. Мы
обычно очень долго не засыпали, и утром у нее под глазами залегала синева,
появлялись морщинки. Ей обязательно нужно было спать не меньше десяти часов,
чтобы хорошо выглядеть и хорошо играть. Так она была устроена. В четверг, когда
я ей позвонил, мы прикинули, что если ей нужно встать в шесть утра, то надо уже
ложиться. А встать нужно было даже раньше, потому что утром ей к семи надо было
быть уже в павильоне. У нас всю неделю были утренние съемки, с семи до часу
дня, а с часу дня в павильоне работал уже другой режиссер с другой киностудии.
У нас ведь нет собственного павильона, мы арендуем, покупаем съемочные часы то
на Мосфильме, то на бывшей студии имени Горького. То есть маленькие павильоны у
нас есть, если нужно снять сцену в квартире, в кабинете или, скажем, в купе
поезда, то тут мы обходимся своими силами. А если нужно большое пространство и
объемные декорации, то, конечно, приходится в ножки кланяться и клянчить. Вся
минувшая неделя была как раз такая, с семи до тринадцати в арендованном
павильоне.
– Я понял, Андрей Львович, продолжайте, пожалуйста. Вы
позвонили Алине в четверг часов около девяти вечера и…
– И мы решили, что мне лучше поехать домой, иначе к
семи утра Алина будет как мороженый судак. Это ее собственное выражение. Я
поговорил с ней и уехал домой. На следующее утро, в пятницу, мы встретились в
павильоне на съемке. Я удивился, что Алина выглядела не очень хорошо несмотря
на то, что рано легла спать. Она сказала, что вчерашний просмотр так ее
взбудоражил, что она долго не могла уснуть, проворочалась без сна почти до рассвета.
И играла она в то утро явно не в полную силу, это вся группа наша заметила.
Короче, до часу дня мы отработали, а потом я попросил Алину привести себя в
порядок. Я все понимаю, мировая слава, премия «Оскар», секс-символ русского
кино – это, конечно, будоражит кровь и лишает сна, но работа есть работа, тем
более работа в арендованном павильоне. У нас оставались только суббота и
воскресенье, в воскресенье срок аренды кончался, а денег на продление срока
пока нет. Так что, если актриса не в форме и мы не сумеем хорошо отснять все
запланированные эпизоды, возникнут новые трудности. Поэтому я предложил Алине
сразу же после окончания съемки поехать домой, принять что-нибудь
успокоительное и уснуть. Во всяком случае, отдыхать, лежать и, по возможности,
ни с кем не общаться, чтобы не обсуждать то, что ее так волнует, и не
будоражить нервную систему. Алина пообещала мне так и сделать.
– После того, как она уехала домой, вы ей звонили?
– Один раз. Это было примерно часов в семь вечера. Она
сказала, что приняла какое-то успокоительное лекарство, не то валерьянку, не то
пустырник, и валяется в постели, подремывает. Я предупредил ее, что больше
звонить не буду, на тот случай, если вдруг она будет спать, чтобы не будить ее.
Она попрощалась со мной до завтра, то есть до утра субботы. В субботу в семь
утра снова была съемка. Ну а дальше вы знаете.
– Да, – подтвердил Коротков. – Дальше я знаю.
У меня еще один вопрос, совсем маленький, и на сегодня я оставлю вас в покое.
Скажите, пожалуйста, имела ли обыкновение Алина прятать деньги и ценности в
каком-то особом месте? И если да, то что это за место?
– Я не знаю, – покачал головой Смулов. – За
четыре года мне ни разу не довелось видеть ничего такого. Деньги всегда
вынимались или из кошелька, или из ящичка в мебельной стенке. Драгоценности
Алина держала в шкатулке, которая стояла на полке в той же самой стенке. Стояла
совершенно открыто, хотя и была заперта на ключ. Ключик висел на общей связке
вместе с ключом от квартиры и почтового ящика. На этой же связке Алина носила и
запасные ключи от своей машины и от гаража. Но это ведь только то, что
происходило на моих глазах. Чем дольше я знал Алину, тем больше допускал, что
совсем не знаю ее. Впрочем, это я, кажется, уже говорил…
