В итоге люди герцога Джильду похищают и доставляют прямо в
покои вышеупомянутому герцогу. Джильда проводит там довольно длительное время.
После того как она оттуда выходит, заметьте себе, не в порванной одежде и без
синяков и следов насилия, Риголетто клянется отомстить. Джильда, вполне
естественно, умоляет отца смягчить гнев. Почему? Потому что она любит герцога.
Так написано в либретто. А теперь, Леонид Сергеевич, откинем условности,
присущие оперному жанру, и обратимся к правде жизни. Джильда провела с герцогом
в постели довольно много времени, причем никаких следов физического насилия на
ней нет. Вывод очевиден: она вовсе не чувствует себя изнасилованной и
опозоренной. Напротив, ей все это доставило огромное удовольствие, и она,
пытаясь быть честной, старается уговорить отца не гневаться. А теперь
представьте себе целомудренную девушку, которая вообще никогда… ничего… и так
далее, и которую внезапно похищают, связывают, а развязывают уже в постели у
мужчины, да мужчина этот еще и половой акт с ней совершает. Дефлорирует ее,
между прочим. Вы можете себе представить девушку, которой бы все это так
понравилось, что она бы потом жизнь за этого мужчину отдала? Да не забудьте еще
и то обстоятельство, что мужчина-то ее обманул: назвался бедным студентом
Гвальтьером Мальде, а оказался герцогом Мантуанским. Иными словами, невинности
лишил, а про жениться не может быть и речи, и будет она теперь на всю
оставшуюся жизнь обесчещенная, опозоренная, а то и, не приведи господь, с
ребенком незаконнорожденным на руках. И за все за это Джильда его преданно
любит? Не обманывайте себя, Леонид Сергеевич. Нет таких девушек. Для того чтобы
Джильда вела себя так, как она ведет себя по ходу оперы, она должна быть совсем
другой. Безусловно опытной. Кокетливой. Влюбчивой. Страстной и темпераментной.
И очень порядочной в то же самое время. Потому что даже тогда, когда герцог
изменяет ей с Маддаленой, в ней (Джильде) не вспыхивает такая ревность, которая
просит смерти изменнику. Ей больно, неприятно, но она прекрасно понимает, что
не герцог обольстил ее, это все сказочки для папочки, а они просто встретились
и понравились друг другу, и провели вместе ночь, и им обоим было хорошо. И
несправедливо, что герцог должен теперь за это платить своей жизнью. Желание
было обоюдным, и удовольствие было обоюдным. Вины герцога вообще никакой нет. А
вот вина ее самой, Джильды, есть: она побоялась открыть отцу глаза на саму
себя, постеснялась сказать ему, что давно уж не девица, что ей нравилось в
постели с герцогом и она сама этого хотела не меньше, чем он. Она из трусости
поддержала заблуждение отца о том, что герцог совершил насилие и обман. Вот за
это она и должна заплатить. Что она и делает, подставляя себя под нож бандита,
чтобы спасти герцога. Который, в сущности, ни в чем не виноват…»
Глава 4
Каменская
Осенний ранний холод внезапно сменился теплым бабьим летом с
ярким солнцем и приятно прохладными ночами. Настя не обманула Стасова, когда
сказала, что дважды в месяц по воскресеньям ходит рано утром гулять в
Измайловский парк в компании с генералом Заточным. И нынешнее воскресенье
выпало как раз таким, «прогулочным». В последнее время к Насте и Ивану
Алексеевичу присоединился сын генерала Максим, который учился уже в выпускном
классе и готовился поступать в школу милиции, а для этого нужно было иметь
хорошую физическую форму – нормативы на вступительных экзаменах по
физподготовке были весьма жесткими. Настя с Иваном Алексеевичем медленно
бродили по аллеям, а Максим носился туда и обратно, отмеряя то стометровки, то
пятисотметровки, то пятикилометровые кроссы.
– Ну как, пап? – подбежал к ним запыхавшийся
юноша.
Заточный взглянул на секундомер, который нес в руке.
– Ничего, прилично, – скупо похвалил он. –
Можешь заканчивать на сегодня с бегом, приступай к силовым упражнениям. Вон там
турник стоит, видишь? Двигай к нему, пять серий по двадцать подтягиваний.
– Ужас какой! – охнула Настя. – Да вы садист,
Иван Алексеевич! Зачем ребенка истязаете? Куда ему столько подтягиваний?
– Впрок, – усмехнулся генерал. – Лишними не
будут.
– А по нормативам сколько требуется?
– Двенадцать.
– Тогда зачем сто? Вы не перебарщиваете?
– Ничуть. Мало ли как жизнь сложится к следующему лету.
А вдруг он в день экзамена заболеет, будет плохо себя чувствовать? Схватит
ангину, например, или грипп, или упадет неудачно и получит травму. И из-за
этого не выполнит норматив, не поступит, пропустит целый год. Ну уж нет, нельзя
так рисковать. Если сейчас натаскивать его на двенадцать подтягиваний, то
малейший сбой – и он пролетит мимо зачета. А если он сможет выполнить пять
серий по двадцать, то даже при очень плохой физической форме в день экзамена уж
свои-то двенадцать всяко вытянет.
– Разумно, – согласилась Настя. – Хотя и
жестоко.
Они присели на скамейку неподалеку от турника. Заточный
следил за сыном, а Настя вновь углубилась в размышления об убитой Алине Вазнис.
Итак, замкнутая, «закрытая», подруг не имела. Или имела, но не в «Сириусе».
Плохо развитая устная речь, зато очень бойкое перо. Вдумчивая, не склонная
следовать шаблонам и проторенным путям, имеющая свою точку зрения, свой взгляд.
Эмоционально холодная. Наверное, еще какие-то детали станут известны после
того, как Коротков побеседует с режиссером Смуловым, пока что все Настины
построения основаны на информации, полученной в субботу.
Из квартиры Вазнис исчезли ее драгоценности. Денег, которые
должен был привезти ей Харитонов, тоже нет. А что есть? Есть следы. Следы самой
Алины, следы Смулова, который на протяжении четырех лет бывал у нее как минимум
три-четыре раза в неделю, все равно что жил там. И есть участки поверхностей с
явными следами уничтожения отпечатков. Затертости, замывание. В посудном шкафу
на кухне две чашки вымыты особенно тщательно, с содой и чистящей пастой, так,
во всяком случае, утверждает эксперт Олег Зубов. Из одной чашки пил,
по-видимому, убийца. А из другой? Сама хозяйка? Тогда зачем ее так тщательно
мыть? Ответ очевиден: в чашке могут остаться следы постороннего вещества. Но
была ли Алина Вазнис чем-то отравлена, станет ясно только в понедельник, раньше
понедельника результаты вскрытия вряд ли можно будет получить. Еще протертыми
оказались ручки входной двери, кнопка звонка, ручки и дверцы холодильника и
посудного шкафа на кухне, полированная поверхность журнального столика в
комнате, все выключатели в квартире. Убийца, по-видимому, не спешил и позволил
себе быть аккуратным и осторожным.
Так, что еще? Записи, которые дал ей, Насте, Леонид
Сергеевич Дегтярь, со всей очевидностью показывали, что Алину Вазнис очень
занимали две вещи: проблема вины и проблема мести. Не любовь, не ревность, не
предательство. А только вина и месть. Может быть, нужно поискать здесь?
– Иван Алексеевич, а вы злопамятны? – внезапно
спросила она сидевшего рядом генерала.
– Откуда такой вопрос? – удивился тот.
– Ну а все-таки, – настаивала Настя.
