Коротков слишком давно работал в уголовном розыске, чтобы
доверять суждениям типа: он не мог этого сделать, он не такой человек. На
вопрос «мог или не мог» он всегда отвечал с точки зрения физических кондиций
подозреваемого. Толстый человек не мог пролезть в форточку. Человек маленького
роста не мог нанести высокому человеку удар по голове сверху, если не стоял при
этом на табуретке. Человек не мог совершить наезд, если он даже не знает, как
завести машину. Все остальные рассуждения, опирающиеся на оценки характера и
психики, он отбрасывал. Юрий хорошо знал, что человек может все. В самом
буквальном смысле этого слова. И самые добрые и мягкие могут озвереть. И самые
жестокие и агрессивные могут проявить жалость и сентиментальность. Все бывает
на этом свете.
А что касается алиби, то Валдис Вазнис в ночь с 15 на 16
сентября, когда была убита его дочь Алина, находился на работе. Выйдя на
пенсию, он подрабатывал вахтером «сутки через трое», заступил в шесть вечера в
пятницу и сменился в шесть вечера в субботу. Инга и Имант были дома вдвоем.
Замечательное алиби, мечта сыщика! Классика детективного жанра, черт его дери.
Из автомата у метро Коротков позвонил Насте.
– Аська, только не убивай меня сразу, я тебе еще двух
подозреваемых несу.
– С мотивом?
– И с мотивом, и с возможностями, и без хорошего алиби.
Они составляют алиби друг другу, но они оба заинтересованы. Мне возвращаться в
контору или заняться Семенцовой?
– Если можешь, приезжай сюда, расскажешь мне все подробно.
Потом займешься Семенцовой, а я пока думать буду.
Коротков вышел из телефонной будки и только тут понял, как
сильно проголодался. Он огляделся и заметил неподалеку киоск, торгующий
горячими сосисками. Взяв три сосиски с сомнительным на вид салатом из помидоров
и огурцов, он запил это гастрономическое великолепие бутылкой пепси, сел в
машину и поехал на Петровку.
Алина Вазнис за три года до смерти
Наконец-то жизнь улыбнулась ей. Наконец-то нашелся человек,
которому она не была безразлична, которому было интересно не только то, какая
она снаружи, но и что у нее внутри. Андрей Смулов.
Она сразу, с первого же момента, поняла, что режиссер
влюбился в нее, но в этом не было ничего необычного. В нее и раньше влюблялись
точно так же, с первой встречи. Необычным было другое – он вел с ней долгие
разговоры, внимательно слушал, а потом снова и снова спрашивал, и снова слушал…
– А что ты думаешь о…?
– А почему тебе нравится…?
– А почему не нравится…?
– Тебе бывает грустно, когда…?
– Ты видишь цветные сны?
И так до бесконечности.
Алина была признательна Смулову. Он был терпелив, и когда на
съемочной площадке что-то не получалось, никогда не ругал ее, не злился, а
объявлял перерыв, отводил ее в сторонку и, пытливо заглядывая в глаза,
спрашивал: почему? Почему ты не можешь сделать так, как нужно? Что тебе мешает?
Тебе это что-то напоминает? Что-то неприятное? Расскажи мне, говорил он, и
давай попробуем вместе справиться с этим. Не держи в себе, не таись, затаенное
страдание разъедает твою душу и мешает тебе играть, выплесни его наружу,
раскройся.
Ей было уже двадцать два года, и она превратилась в
форменную неврастеничку. Псих появлялся в ее жизни с ужасающей регулярностью
вот уже шестнадцать лет. Он стал частью ее жизни, а жизнь стала кошмаром.
Иногда она пыталась заставить себя пойти в милицию и заявить на него, но мысль
о том, что придется перед чужими, не отличающимися деликатностью мужчинами
рассказывать все с самого начала, повторять те мерзкие слова, которые Псих
говорил ей, повергала ее в ужас. Алина была уверена, что сама во всем виновата,
и именно это ей и скажут в милиции. Она нечистая. Она порочная и испорченная.
Она терпела это шестнадцать лет? Так ей и надо. Рассказать им, как она, не
вынеся напряженного ожидания неизбежной встречи, сама выходила в скверик, чтобы
ЭТО уже скорее случилось? Разве они поймут? Они выставят ее на позор и
посмешище.
Впрочем, в последнее время все стало по-другому. Псих
появлялся, но близко не подходил. Она стала уже взрослой, и подходить к ней и
брать за руку стало опасно. Он шел ей навстречу и смотрел в глаза. Подойдя
вплотную, ухмылялся, оскаливая гнилые зубы, шепотом бросал несколько слов и
проходил мимо. Но Алине и этого было достаточно, чтобы снова испытать страх и
отвращение. Иногда он поджидал ее в темном подъезде дома, где она жила. Если
она шла одна и в подъезде больше никого не было, он протягивал руку, касался ее
волос и протяжно стонал:
– Сладкая моя, сладенькая…
Алина опрометью бежала к лифту, стараясь не смотреть на
Психа, но успевала увидеть знакомую картину: его рука между ног.
Каждый раз после такой встречи она облегченно вздыхала: еще
два месяца передышки. Но проходило шесть-семь недель, и она начинала ждать. Она
теряла сон, не могла работать, плохо сдавала экзамены в институте, скованная
ожиданием предстоящего страха, ожиданием встречи, которая могла состояться
каждую минуту. С девятнадцати лет она стала принимать транквилизаторы. Чем
дольше затягивалось ожидание, тем большие дозы ей требовались. Под влиянием
препаратов она становилась вялой, безразличной, и в ее игре не было страсти,
живости, настоящих чувств. Амитриптилин «отшибал мозги», и ей было трудно учить
роли.
Да, Андрей Смулов был терпелив. Он долго и трудно завоевывал
ее доверие, но все-таки пробил стену молчания. Алина рассказала ему все. И как
она была счастлива, когда он не стал говорить о ее вине и испорченности, а в
ужасе всплеснул руками:
– Бедная моя, бедная моя девочка, и с этим кошмаром ты
жила столько лет? Как же ты выдержала? Как у тебя сил хватило? Теперь я
понимаю, что тебе мешает. Ты привыкла все скрывать, привыкла молчать. Поэтому
ты и на площадке не можешь раскрыться до конца. Но ничего, милая, ничего, мы с
этим справимся. Главное – мы теперь знаем причину.
Она испытала огромное облегчение. Все получилось именно так,
как и обещал Андрей. Она стала играть с каждым днем все лучше, это замечали
все. Смулов не отпускал ее от себя ни на шаг, отвозил по вечерам домой, и если
не оставался ночевать, то приезжал за ней по утрам.
– Ты не должна больше бояться, – говорил
он. – Я же все время с тобой. Никто к тебе не подойдет, когда я рядом. А я
буду рядом всегда.
Она относилась к Смулову как к божеству, высшему существу,
которому одному только дано понять ее, выслушать и пожалеть. Она смотрела на
него снизу вверх и тихо обожала.
Но она все равно боялась. Страх стал привычным, отравил все
ее существо. И она по-прежнему продолжала принимать лекарства.
А потом Андрей уехал на три месяца на натурные съемки в
горы. Алину не взяли, в «горных» эпизодах ее героиня не участвовала. Через три
месяца Смулов вернулся и понял, что нужно начинать все сначала. Алина была на
грани нервного срыва. Псих за это время появлялся почти ежедневно. Она уже
отделилась от семьи и жила в собственной квартире, но он и тут ее нашел. Смулов
впал в отчаяние…
