– Я хочу знать, кого же ты убил на самом деле, –
сказала она сквозь зубы, словно с трудом сдерживая рвущийся из горла
истерический крик.
– Ты о чем? – оторопел Смулов, чувствуя, как по
спине пробежал неприятный холодок.
– Он жив. Ты его не убивал. Но ведь милиция приходила и
спрашивала, где ты был. Тебе нужно было алиби. Значит, кого-то ты все-таки
убил. Я хочу знать кого.
– Подожди, подожди…
Почва уходила из-под ног быстрее, чем он успевал осознавать
происходящее.
– Алина, ты ошибаешься. Он не может быть жив. Я убил
его. Мы во всем разберемся, я тебе обещаю, только не по телефону. Не дай бог
кто-нибудь услышит. Ложись спать и ни о чем не думай, это нервы, вот увидишь.
Утром ты успокоишься.
Утром она приехала в павильон бледная, с измученным лицом и
больными глазами. Играла из рук вон плохо. На площадке постоянно было много
народу, и это избавляло от объяснений. В перерывах он убегал от нее, звонил по
телефону, разговаривал с членами съемочной группы. Решение было принято ночью.
От Алины нужно избавиться. Убийство Татосова так и не раскрыли, и теперь Алина
– единственная, кроме самого Смулова, кто знает правду. Ему достаточно было
услышать ее голос вчера по телефону, чтобы понять: она не смирится, она не
будет его покрывать. Он был для нее божеством только потому, что взял на себя
страшный грех ради ее спасения. А коль это не так, любви и восхищению придет
конец. Она его сдаст не задумываясь.
Когда съемка закончилась, он в сопровождении нескольких
человек (умышленно, чтобы не нарваться на объяснение) подошел к Алине.
– Ты сегодня что-то не в форме. У нас осталось только
два дня в этом павильоне, и мы не можем позволить себе бесконечные дубли.
Поезжай-ка домой, милая, выпей чего-нибудь успокоительного и ложись спать. Тебе
нужно как следует выспаться.
Он наклонился к ее щеке, поцеловал и тихонько шепнул:
– Я вечером заеду, и мы обо всем поговорим. Ни о чем не
волнуйся, все в порядке, я тебя уверяю. Тебе просто показалось.
Вечером, около одиннадцати часов, он приехал к Алине. Все
оказалось даже хуже, чем он предполагал.
– Не смей уверять меня, что я сумасшедшая! –
кричала Алина. – Не смей говорить, что мне показалось. Я сегодня ездила
туда, я видела его, говорила с ним. Он мне рассказал, как ты уговаривал его
уехать, как посылал ему деньги. А на самом деле ты убил кого-то другого,
какого-то Татосова. Я ведь даже фамилии этого Психа не знала. Милиционеры
спрашивали про Татосова, а я-то, дура, думала, это про него спрашивают. Я тебя
покрывала! Ты сделал из меня соучастницу! Дрянь, холодная бессердечная дрянь!
Ты просто пользовался мной, моей благодарностью и преданностью!
Он сразу, едва войдя в квартиру, понял, что Алина принимала
лекарства. Движения ее были вялыми, какими-то заторможенными, речь то и дело
делалась бессвязной. Чем дальше, тем больше Смулов понимал, что отступать ему
некуда. Ее надо убивать.
– Я ненавижу тебя, – бормотала она, устав от такой
длинной речи. – Господи, как же я тебя ненавижу. Ты мне противен. Ты был
прекрасен в моих глазах, пока я думала о том, ЧТО ты сделал ради меня. А ты… Я
тебя терпела все эти годы, потому что отдавала тебе долг. А оказалось, что я
ничего тебе не должна. А ты втянул меня в убийство…
Этого он уже не мог вынести. Он не отнимал подушку от ее
лица до тех пор, пока она не замерла, дернувшись в последний раз.
Потом перевел дыхание, стараясь взять себя в руки.
Огляделся. Первым делом нашел дневники, он хорошо знал, где они лежат. Надел на
руки принесенные с собой лайковые перчатки, осторожно перелистал две тетради,
быстро просматривая текст, написанный крупным округлым почерком, искал
упоминание о смерти Психа. Одна тетрадь была старая, записи заканчивались в
марте, в ней Смулов не нашел ничего опасного для себя. Вторая тетрадь была
начата в середине апреля, Алина делала записи вчера и сегодня. Вот это уже не
годится. Там было все. Что ж, последнюю тетрадь он уничтожит, а предыдущую
возьмет с собой, она ему пригодится.
Смулов аккуратно обследовал все места, где Алина хранила
лекарства, изъял оттуда все транквилизаторы, положил в карман. Без труда нашел
конверт с деньгами, которые принес Харитонов. Драгоценности Алина никогда не
прятала, она не боялась воров. Она вообще ничего не боялась, кроме того, что
было так или иначе связано с Волошиным. Протер некоторые поверхности, в том
числе дверные ручки и кнопку звонка. Тщательно вымыл две чашки, взятые наугад с
посудной полки. Кажется, все. Полная иллюзия, что в квартире был посторонний,
уничтожавший следы своего пребывания здесь. Посторонний, а не Смулов, который
бывал у Алины регулярно, все равно что жил у нее. И его следы – по всей
квартире, а как же иначе. Про то, что Ксения Мазуркевич балуется огромными
дозами препаратов, знают все. Пусть и на нее подозрение упадет. И на
Харитонова. И еще бог знает на кого… Только не на него, Андрея Смулова.
Вернувшись домой, сжег новый дневник Алины, пепел спустил в
унитаз. Старую тетрадь он в понедельник подбросит Паше Шалиско. Если до Пашки
сыщики не докопаются сами, всегда можно «подкинуть» им его кандидатуру. Что
делать с деньгами и бриллиантами, он решит позже, пока что пусть полежат в
одном «хитром» месте. Посмотрит, как будет идти расследование, может быть,
придется их кому-нибудь подсунуть. Драгоценностей было немного, значительную
часть их Алина продала, когда покупала квартиру, да и потом тоже, когда делала
ремонт. Но зачем сыщикам об этом знать? Он даст полное их описание, если
спросят, пусть думают, что убийца позарился на огромные ценности.
В субботу и воскресенье он у всех на глазах изображал
убитого горем любовника. Он и в самом деле переживал, ведь он любил Алину, и ее
слова о том, что она всего лишь терпела его, отдавая долги, отзывались в нем
острой болью. Все оказалось напрасным, все зря. Мишки Татосова нет в живых, а
он, Смулов, так и не понял, в чем был секрет его способности вызывать к себе
любовь. Так и не понял, почему его, Смулова, никто не любит. Даже Алина… А он
так верил ей.
Оставался Волошин. Кто знает, что эта сумасшедшая ему
наговорила. С ним тоже надо разобраться.
К Волошину он поехал в понедельник, предварительно заехав в
редакцию журнала «Кино» и оставив в столе Шалиско дневник Алины.
– Зачем ты вернулся? Кто тебе разрешил здесь
появляться? Какого черта тебе здесь надо?
– Я не могу, – шептал в ответ Волошин. – Я
думал, что выдержу. Это преследует меня всю жизнь. Я терпел, сколько сил
хватало, даже жениться хотел, женщину нашел там, в Сибири. А потом увидел в
журнале портрет Алины и понял, что должен снова… Это наваждение. Я искал ее,
ходил возле ее дома, а ее нигде не было. Я думал, что сойду с ума…
– Да ты давно сошел с ума! Ты половой психопат, ты же
начал с развращения малолетних! Ей было шесть лет, когда ты стал к ней
приставать. Тебе лечиться надо! Я тебя в Кащенко запихну, сволочь!
