— Отец, отец, позволь мне жить до тех пор, пока я не убью Гектора!
Он услышал меня. Он ответил мне. Его внушающая трепет голова внезапно склонилась надо мной, выглянув из бесконечных небесных далей; несколько кратких мгновений он любил меня настолько, чтобы простить мне мой грех и мою гордость, помня, может быть, только о том, что я был сыном его внука Эака. Я ощутил его присутствие всем своим существом, и мне показалось, что я увидел мимолетную тень его исполинской руки, мелькнувшую по реке. Скамандр вздохнул, покоряясь силе, правившей богами так же, как и людьми. Только что я готовился умереть, но вдруг вода зажурчала у моих щиколоток, и мне пришлось отпрыгнуть в сторону — вяз упал в грязь.
Противоположный, более высокий берег обвалился; Скамандр растратил свою силу, набросив на равнину тонкий водяной покров, серебряный дар, который истомившаяся жаждой почва выпила одним жадным глотком.
Я, шатаясь, выбрался из реки и обессиленно сел на затопленную траву. Колесница Феба над моей головой уже проехала свой зенит, мы сражались уже половину его пути по небесному своду. Гадая, где сейчас моя армия, я вернулся к реальности с чувством стыда — так велика была во мне страсть к убийству, что я совершенно забыл про своих воинов. Неужели я так никогда ничему и не научусь? Или страсть убивать — это часть безумия, которое я, без сомнения, унаследовал от матери?
Раздались крики. Ко мне приближались мои мирмидоняне, а вдалеке Аякс выстраивал свое войско. Повсюду ахейцы, и ни одного троянца. Широко улыбаясь Автомедонту, я вскарабкался на свою колесницу.
— Отвези меня к Аяксу, дружище.
Он стоял, держа в огромной руке копье, мечтательно глядя перед собой. Я сошел с колесницы, с меня все еще стекала вода.
— Что с тобой произошло?
— Соревновался в борьбе с богом Скамандра.
— Что ж, ты победил. Он выдохся.
— Сколько троянцев уцелело в нашей засаде?
— Не много. — Он говорил тихим голосом. — Нам с тобой на пару удалось убить пятнадцать тысяч. Может быть, столько же смогло вернуться в армию Гектора. Ты хорошо поработал, Ахилл. В тебе есть такая жажда крови, какой не дано даже мне.
— Я предпочел бы твою любовь своей страсти.
— Пора возвращаться к Агамемнону, — сказал он, не поняв меня. — Сегодня у меня тоже есть колесница.
Я поехал вместе с ним в его колеснице (хотя вернее было бы назвать ее повозкой, ведь у нее было четыре колеса), а Тевкр встал в мою колесницу с Автомедонтом.
— Что-то подсказывает мне, что Парис приказал открыть Скейские ворота. — Я указал на стены.
Аякс зарычал. Когда мы подъехали ближе, стало ясно, что я был прав. Скейские ворота были открыты, и армия Гектора, преследуемая Агамемноном, прорывалась внутрь, мешая самой себе из-за количества троянцев, сгрудившихся у входа. Я искоса взглянул на Аякса и оскалил зубы.
— Забери их Аид, там Гектор! — прорычал он.
— Гектор — мой. У тебя была возможность поквитаться с ним.
— Знаю, маленький братец.
Мы заехали в гущу войск Агамемнона и отправились его искать. Как обычно, стоит рядом с Одиссеем и Нестором. Хмурится.
— Они закрывают ворота, — сообщил я.
— Гектор набил туда столько народу, что у нас нет никакой надежды отогнать их или взять ворота штурмом. Большинство успело зайти внутрь. Два отряда намеренно оставлены снаружи, защищают вход. Диомед скоро заставит их подчиниться.
— А что сам Гектор?
— Внутри, наверно. Никто его не видел.
— Трус! Он знал, что я ищу его!
Подходили остальные: Идоменей, Менелай, Менесфей и Махаон. Вместе мы стали наблюдать, как Диомед приканчивает тех, кто остался снаружи, — разумные мужи, ибо они сразу сдались, как только поняли, что им не миновать смерти. Сочувствуя их мужеству и дисциплине, Диомед взял их в плен, вместо того чтобы убить. Потом, ликуя, он направился к нам.
— У Скамандра они потеряли пятнадцать тысяч, — сказал Аякс.
— Тогда как мы потеряли не больше тысячи, — заявил Одиссей.
Отдыхающие позади нас воины громко вздохнули, а с вершины смотровой башни раздался крик, исполненный такой страшной муки, что мы перестали смеяться.
— Смотрите! — Нестор указывал на что-то дрожащим костлявым пальцем.
Мы медленно повернулись. Опираясь на бронзовую лепнину, у ворот стоял Гектор с прислоненным к двери щитом и двумя копьями в руке. На нем были мои золотые доспехи с чужеземным пурпуром на гребне шлема и сверкающая аметистами пурпурная перевязь, которую ему подарил Аякс. Я, никогда не видевший себя в этих доспехах, заметил, как ловко они облегали мужа, которому были впору. В тот самый миг, как я отошел назад, чтобы взглянуть на облаченного в них Патрокла, я должен был понять, что обрек его на гибель.
Гектор поднял щит и сделал несколько шагов вперед.
— Ахилл! — позвал он. — Я остался, чтобы сразиться с тобой!
Мой взгляд встретился со взглядом Аякса, который кивнул мне. Я взял у Автомедонта щит и Старый Пелион, отдав ему секиру. Такого мужа, как Гектор, нельзя было оскорблять секирой.
У меня сжалось горло от радости, я выступил из рядов царей и размеренным шагом пошел ему навстречу, словно на жертвенник; я не поднял копья, и он тоже. В трех шагах друг от друга мы остановились, каждый полный решимости понять, кто же такой его противник, которого он никогда не встречал ближе чем на расстоянии броска копьем. Нам пришлось заговорить, прежде чем начать поединок, и мы стояли так близко друг к другу, что едва не соприкасались. Я взглянул в непоколебимую черноту его глаз и понял, что он во многом такой же, как и я. За одним исключением: его дух незапятнан. Он — совершенный воин.
Я любил его намного больше, чем себя самого, больше, чем Патрокла, или Брисеиду, или отца, ибо он был я сам в другом теле; он был предвестником смерти, не важно, сам ли он нанесет мне роковой удар, или я протяну еще несколько дней, пока меня не сразит кто-нибудь из троянцев. Один из нас должен был умереть в поединке, второй — чуть позже: так было решено, когда переплелись нити наших судеб.
— Все эти долгие годы, Ахилл… — начал он, но замолчал, словно не мог выразить чувства словами.
— Гектор, сын Приама, я хотел бы, чтобы мы называли друг друга друзьями. Но кровь, которая нас разделяет, нельзя смыть.
— Лучше погибнуть от руки врага, чем от руки друга, — ответил он. — Сколько воинов погибло у Скамандра?
— Пятнадцать тысяч. Троя падет.
— Только после того, как паду я. Мои глаза этого не увидят.
— Мои тоже.
— Мы рождены для войны. Ее исход нас не заботит, и я рад, что это так.
— Твой сын уже взрослый и сможет за тебя отомстить?
— Нет.
— Тогда у меня преимущество. Мой сын придет в Трою, чтобы за меня отомстить, а Одиссей позаботится, чтобы твой сын недолго оплакивал свои младенческие годы.
