Я жестом приказал Аяксу отойти в сторону.
— Это Ахилл?
Голос мой прозвучал сдавленно.
— Да, — ответил Пелей, пытаясь казаться бесстрастным. — Он тоже большой для своих лет. Ему исполнилось шесть.
У меня пересохло в горле. Я сглотнул. Уже в таком возрасте он обладал какой-то личной магией, бессознательными чарами, которые привлекали к нему людей и пробуждали в них любовь к нему. Не такого плотного сложения, как его двоюродный брат Аякс, этот ребенок был достаточно высоким и крепким. Его манера стоять была очень спокойной для такого маленького мальчика — вес тела он перенес на одну ногу, а другую грациозно выставил немного вперед, руки свободно свисали вдоль тела без намека на неловкость. Спокойный и неосознанно царственный, он казался отлитым из золота. Волосы, как лучи Гелиоса, брови вразлет, глаза, сверкающие, как желтый хрусталь, гладкая золотистая кожа. Очень красивый, если не считать безгубого рта, похожего на прямую щелочку, душераздирающе грустный, но такой решительный, что я дрогнул. Он серьезно посмотрел на меня глазами цвета поздней зари, туманно-желтыми — глазами, полными любопытства, боли, горя, смущения и разума.
Я списал со своего счета еще семь из отпущенных мне несчетных лет, когда услышал собственный голос:
— Я приму их в ученики.
Пелей просиял, Теламон заключил меня в объятия; они не были уверены в успехе.
— Мы не задержимся, — сказал Пелей. — В повозке есть все, что мальчикам может понадобиться, наши слуги обо всем позаботятся. Старый дом еще стоит?
Я кивнул.
— Тогда слуги могут жить в нем. Я приказал им беспрекословно тебе подчиняться. Ты будешь говорить от моего имени.
Вскоре они уехали прочь.
Оставив рабов разгружать телегу, я направился к мальчикам. Аякс стоял подобно горе, флегматичный и покорный, и смотрел на меня глазами, в которых не было ни тени мысли; такому твердому черепу потребуется не один тумак, прежде чем заключенный в нем разум осознает, для чего предназначен. Ахилл все еще провожал взглядом отца, его яркие глаза наполнились непролитыми слезами. Расставание было для него болезненным.
— Пойдемте со мной, молодые люди. Я покажу вам ваш новый дом.
Они молча последовали за мной в пещеру, где я показал им, насколько удобным может быть такое жилище, пусть и странное на первый взгляд. Спать им предстояло на мягких меховых шкурах, учиться — в специально отведенной части главного зала. Потом я привел их к краю пропасти и уселся в свое кресло, оставив их стоять по сторонам.
— Не терпится приступить к наукам?
Мой вопрос предназначался скорее Ахиллу, нежели Аяксу.
— Да, мой господин, — вежливо ответил Ахилл; по крайней мере, отец научил его манерам.
— Меня зовут Хирон. Так и обращайся ко мне.
— Да, Хирон. Отец говорит, я должен радоваться.
Я повернулся к Аяксу:
— На столе в пещере лежит лира. Принеси мне ее — и смотри не урони.
Громадный недоросль посмотрел на меня без всякой обиды.
— Я никогда ничего не роняю, — буднично заметил он.
Мои брови поползли вверх; я уже готов был весело ему подмигнуть, но не увидел в серых глазах сына Теламона ответной искры. Вместо этого он в точности выполнил то, что ему было велено, как хороший солдат, который повинуется приказам, не задавая вопросов. Мне подумалось, это было бы лучшее, что я мог бы сделать для Аякса. Сделать из него солдата, совершенного по силе и выносливости. В глазах же Ахилла мое веселье отразилось, как в зеркале.
— Аякс всегда делает то, что ему приказали, — сказал он твердым, хорошо поставленным, приятным голосом, услаждавшим мне слух. Потом он протянул руку и указал на город далеко внизу. — Это Иолк?
— Да.
— Тогда там, на холме, это, наверно, дворец? Какой маленький! Я всегда думал, что Пелион по сравнению с ним не такой уж и высокий, но отсюда он выглядит не больше обычного дома.
— Все дворцы так выглядят, если отойти от них подальше.
— Да, я вижу.
— Уже скучаешь по отцу?
— Я думал, что заплачу, но это прошло.
— Весной ты с ним увидишься, время пролетит очень быстро. Я не дам вам прохлаждаться, ведь именно праздность порождает неудовольствие, беды, дурные поступки, пустые шалости.
Он глубоко вдохнул:
— Чему я должен буду учиться, Хирон? Что мне нужно знать, чтобы стать великим царем?
— Одним словом не скажешь, Ахилл. Великий царь — это кладезь знаний. Любой царь — лучший из мужей, но великий царь понимает, что он представляет свой народ перед лицом богов.
— Тогда я быстро всего не выучу.
Вернулся Аякс с лирой в руках, осторожно следя за тем, чтобы не задеть ею о землю; этот большой инструмент, больше похожий на арфу, которая в ходу у египтян, был сделан из огромного черепахового панциря, переливающегося коричневыми и янтарными оттенками, с золотыми крючками для струн. Я положил ее к себе на колени и легонько погладил по струнам, издавшим в ответ мелодичный звук.
— Вы должны играть на лире и знать песни своего народа. Быть некультурным или невежественным — величайший грех. Вы должны изучить историю и географию мира, все чудеса природы, все сокровища под сердцем Великой матери Кибелы, которая и есть сама Земля. Я научу вас охотиться, убивать и сражаться любым оружием, а также делать его самим. Я покажу вам травы для врачевания болезней и ран и научу делать из них целебный настой, научу закреплять конечности. Великий царь возлагает больше надежд на жизнь, чем на смерть.
— А риторика? — спросил Ахилл.
— Конечно. После моих уроков вы сможете красноречием вырывать у слушателей сердца из груди, повергая их в радость или печаль. Я научу вас справедливо судить о людях, создавать законы и выполнять их. Я научу вас тому, чего ожидают от вас боги, поскольку вы — избранные. — Я улыбнулся. — И это только начало!
Потом я взял лиру, поставил ее основанием на землю и провел рукой по струнам. Всего несколько мгновений я играл, давая звукам набрать высоту, и, когда последний аккорд растворился в безмолвии, запел:
Он был один и видел в жизни своей одну неприязнь.
Богиня Гера в темном замысле простерла руки,
И задрожали златые колонны Олимпа,
Когда она, потеряв покой, за ним наблюдала.
Безжалостен был божественный гнев! Великий Зевс,
Власти своей лишенный, беспомощен был,
Пообещав славной Гере,
Что будет сын его оковы тяжкие влачить на земле.
Приспешник ее, Эврисфей, холоден и безжалостен,
Улыбаясь, считал, сколько потов сойдет с Геракла в уплату.
Ибо грехи богов искупают их дети,
Ведь не пристало богам снисходить до расплаты.
