— Что он делает? — спросил Менелай.
— Сеет соль, — с каменным выражением лица ответила Пенелопа.
Одиссей пахал и сеял соль, бормоча бессмыслицу и заливаясь безумным смехом. Хотя он не мог нас не видеть, в его глазах не мелькнуло ни тени узнавания; если в них и светилось что-то, то только несомненное безумие. Тот самый человек, в котором мы нуждались больше, чем во всех остальных, вместе взятых, был недосягаем.
Зрелище было невыносимое.
— Пойдемте, оставим его.
Плуг переместился ближе к нам, животные задергались еще яростнее, не давая себя усмирить. И тут, без всякого предупреждения, Паламед прыгнул вперед. Мы с Менелаем оцепенели, а он выхватил ребенка из рук Пенелопы и положил его на землю, прямо под копыта быка. Пронзительно закричав, она рванулась к младенцу, но Паламед удержал ее. И тут упряжка остановилась; Одиссей мигом очутился перед быком и поднял сына.
— Что все это значит? — спросил Менелай. — Может, он все-таки в здравом уме?
— Здоровее не бывает, — улыбнулся Паламед.
— Он притворялся безумцем?
— Конечно, мой господин. Как еще мог он избежать выполнения данной клятвы?
— Но как ты узнал? — спросил Менелай, совершенно сбитый с толку.
— Я наткнулся на разговорчивого слугу прямо у тронного зала. Он сообщил мне, что вчера Одиссею предсказали: если он поедет в Трою, то должен будет провести вдали от Итаки целых двадцать лет.
Паламед наслаждался своим маленьким триумфом.
Одиссей вернул ребенка Пенелопе, которая на этот раз рыдала по-настоящему. Все знали, что Одиссей — великий актер, но Пенелопа тоже умела играть. В этой паре один другого стоил. Его рука обнимала ее, в то время как серые глаза не отрываясь глядели на Паламеда. Их выражение не сулило ничего хорошего. Паламед заручился ненавистью человека, которому ничего не стоило прождать целую жизнь, пока не подвернется верная возможность отомстить.
— Я раскрыт, — резко бросил Одиссей. — Насколько я понимаю, тебе нужны мои услуги, мой господин?
— Нужны. Почему ты так неохотно их предлагаешь, Одиссей?
— Война с Троей будет делом долгим и кровавым, мой господин. Я не хочу в ней участвовать.
Еще один говорил о том, что поход будет долгим! Разве могла Троя устоять перед сотней тысяч воинов, не важно, как высоки ее стены?
Я возвратился в Микены с Одиссеем, полностью посвятив его во все детали случившегося. Уж ему-то не стоило рассказывать сказку о том, что Елена была похищена. Как обычно, он оказался сокровищницей советов и дельных сведений. Ни разу не обернулся он посмотреть, как Итака исчезает за горизонтом; ничем не выказал тоску по супруге, хотя супруга его тоже оказалась крепким орешком. Оба сдержанные и таинственные — Одиссей и его паутинноликая Пенелопа.
Когда мы прибыли в Львиный дворец, я обнаружил там своего двоюродного брата Идоменея, приплывшего с Крита. Он горел желанием присоединиться к любому походу на Трою — не даром, конечно. Я должен был разделить с ним командование войском, на что я с готовностью согласился. Будем мы командовать оба или нет, он все равно будет мне подчиняться. Он был по уши влюблен в Елену и принял ее отступничество (я вынужден был и ему рассказать всю правду) очень болезненно.
Список давших клятву был практически исчерпан, писцы выуживали из памяти последние имена, корабельные плотники все до единого трудились в полную силу. К счастью, мы, ахейцы, по праву считались лучшими кораблестроителями, наши леса изобиловали высокими, прямыми соснами и елями, чтобы рубить на мачты и варить смолу, у нас было вдосталь рабов, из волос которых плели канаты, и скота, из шкур которого кроили паруса. И команду для флота нам не нужно было искать на стороне, а это тоже было нам на руку. Наши силы оказались даже больше, чем я предполагал: обещаны были тысяча двести кораблей и больше ста тысяч мужей.
Как только началось строительство флота, я созвал тайный совет. Мы с Нестором, Идоменеем, Паламедом и Одиссеем собрались у меня в покоях, чтобы тщательно все обсудить. Потом я попросил Калханта прочитать волю богов.
— Правильно, — одобрил Нестор.
Он всегда предпочитал положиться на совет небожителей.
— Что говорит Аполлон, жрец? — спросил я Калханта. — Ждет ли нас победа в походе?
Он ни мгновения не колебался:
— Только если с вами пойдет Ахилл, седьмой сын царя Пелея, мой господин.
— Опять этот Ахилл! — Я заскрежетал зубами. — Куда бы я ни повернулся, везде твердят его имя!
Одиссей пожал плечами:
— Это славное имя, Агамемнон.
— Ха! Ему еще и двадцати не стукнуло!
— Не важно, — перебил Паламед. — Мне кажется, нам надо услышать о нем еще больше.
Он повернулся к Калханту:
— Когда будешь уходить, скажи Аяксу, сыну Теламона, что мы хотим его видеть.
Ему не нравилось, что им командуют ахейцы. Но косоглазый альбинос повиновался. Понимал ли он, что по моему приказу за ним следят денно и нощно — так, на всякий случай?
Вскоре после ухода Калханта вошел Аякс.
— Расскажи мне про Ахилла, — попросил я.
Эта незамысловатая просьба разбудила такой поток славословия, что никому было не под силу ждать, пока он иссякнет. И вместе с тем он не сказал ничего, о чем бы мы уже не знали. Я поблагодарил сына Теламона и отпустил его. Ну и увалень же.
— Ну? — был мой вопрос совету.
— То, что мы думаем, Агамемнон, не имеет значения, — произнес Одиссей. — Жрец сказал, нам нужен Ахилл.
— Который не явится по первому зову, — добавил Нестор.
— Спасибо за предупреждение, уж это-то мне точно известно, — отрезал я.
— Спокойнее, мой господин, — сказал старик. — Пелей немолод. И он не давал клятвы. Он не обязан помогать нам, и он помощи не предлагал. Но подумай, Агамемнон, только подумай! Что могли бы мы сделать, если бы мирмидоняне присоединились к нашему войску?
Его голос зазвучал тверже, когда он произнес это волшебное слово; в комнате повисла тяжелая тишина, которую он сам же и нарушил:
— Если бы речь шла о том, кому прикрывать меня с тыла, то я предпочел бы одного мирмидонянина полсотне других воинов.
— Тогда, — сказал я, решив, что кому-то из собравшихся здесь придется пострадать, — ты, Одиссей, бери Нестора с Аяксом, и отправляйтесь в Иолк просить царя Пелея послать с нами Ахилла и мирмидонских воинов.
Глава девятая,
рассказанная Ахиллом
Я был совсем близко — так близко, что мог чувствовать запах его огромной туши и его ярость. Твердо держа в руке копье, я пополз в его направлении, по-прежнему прячась в зарослях. Вот он фыркает, вот с шумом роет копытом землю. И тут я его увидел. Размером с небольшого быка, туловище посажено на короткие, сильные ноги, черная шерсть дыбом, длинные губы растянуты в свирепом оскале кривых пожелтевших клыков. Глаза его принадлежали тому, кому был предначертан Тартар;
[12]
он уже видел перед собой призраки фурий, и его переполняла слепая ярость животного, обделенного разумом. Матерого человекоубийцы.
