— Она его боится, — возразила Констанс.
— Так это же естественно. Здесь во всем городе не сыщешь ни единой девицы, которая вела бы такую же тихую жизнь затворницы, как Элизабет. Видимо, потому Александр и послал за ней. Он не прочь поразвлечься с Руби, но в жены такие люди берут лишь девственниц. Он убежденный пресвитерианец, хоть и называет себя атеистом. А пресвитерианская церковь ни на йоту не изменилась со времен Джона Нокса.
Они обвенчались по пресвитерианскому церковному обряду в пять часов на следующий день. Даже миссис Дьюи не нашла повода мысленно придраться к свадебному платью Элизабет — очень простому, с высоким воротником и длинными рукавами, отделанному только крошечными, обтянутыми тканью пуговицами от горловины до талии. Атлас приятно шуршал, нигде из-под подола не виднелись края ситцевых юбок, а белые туфельки подчеркивали красоту щиколоток — по мнению Чарлза Дьюи, такими могли быть только щиколотки длинных и стройных ножек.
Невеста была сдержанна, жених невозмутим; клятвы они дали твердыми голосами. Когда их объявили мужем и женой, Александр приподнял фату Элизабет и поцеловал ее. Поцелуй выглядел безобидно даже для Дьюи, но Александр ощутил дрожь Элизабет и ее робкую попытку отстраниться. Однако эта попытка прошла незамеченной, и после поздравлений на крыльце церкви новобрачные и свидетели разошлись в разные стороны: Дьюи спешили домой, в поместье Данли, а мистер и миссис Кинросс пешком направились в отель, где их ждал ужин.
На этот раз все присутствующие в ресторане встретили их аплодисментами: Элизабет все еще была в подвенечном платье. Раскрасневшись, она упорно смотрела в пол. Их столик украсили белыми цветами — хризантемами вперемешку с пушистыми маргаритками; усаживаясь на свое место, Элизабет выразила восхищение букетом, чтобы хоть что-нибудь сказать и преодолеть робость.
— Осенние цветы, — отозвался Александр. — Здесь все времена года перепутаны. Выпей шампанского. Тебе все равно придется привыкать к вину. Что бы там вам ни говорили в церкви, вино пили даже Иисус Христос и его женщины.
Простое золотое колечко жгло Элизабет палец, но не так, как второе, на том же самом пальце, с бриллиантом размером с фартинг. За обедом вдень венчания, когда Александр преподнес ей это кольцо, Элизабет не знала, куда деваться от стыда; меньше всего ей хотелось смотреть на коробочку в руках Александра.
— Ты не любишь бриллианты? — спросил он.
— Люблю, люблю! — вспыхнув, поспешила заверить она. — Но разве прилично носить такие украшения? Оно же… слишком заметное.
Он нахмурился.
— Дарить бриллианты — это традиция, а бриллианты моей жены должны соответствовать ее положению в обществе, — заявил он, протянул руку над столом и сам надел кольцо Элизабет на средний палец. — Понимаю, сейчас тебе не по себе, но моя жена должна одеваться наряднее всех и иметь все самое лучшее. Всегда. Вижу, дядя Джеймс отнял у тебя почти все деньги, что я прислал, — ничего другого я и не ожидал. — Он криво усмехнулся. — У него снега зимой не выпросишь, у нашего дяди Джеймса. Но ты о нем можешь забыть раз и навсегда, — продолжал он, сжимая руку Элизабет в ладонях. — Отныне ты — миссис Кинросс.
Вероятно, выражение ее лица заставило его умолкнуть. С неожиданной неловкостью Александр вдруг вскочил.
— Сигара, — пробормотал он, направляясь к балкону. — Выкурю, пожалуй, сигару после еды.
На этом разговор и закончился; в следующий раз Элизабет увидела Александра уже в церкви.
И вот теперь она была его женой и ей предстоял ужин.
— Я не голодна, — прошептала она.
— Так я и думал. Хокинс, принесите миссис Кинросс бульону и суфле.
Остальные воспоминания об этом ужине Элизабет задвинула в самый дальний ящик памяти, чтобы больше никогда в него не заглядывать. Позднее она поняла, что растерялась, переволновалась и встревожилась только потому, что все случилось слишком быстро, под натиском чуждых ей эмоций. О приближающейся первой брачной ночи она и не думала: ее пугала перспектива вечного изгнания с нелюбимым мужем.
Событие, которое Мэри многозначительно именовала «это», или «акт», произошло в кровати Элизабет: едва она переоделась в ночную рубашку, а горничная удалилась, дверь в глубине комнаты отворилась, и в спальню вошел Александр в вышитом шелковом халате.
— А я к тебе, — с улыбкой объявил он, задувая пламя в газовых рожках.
Вот так-то лучше, гораздо лучше! Элизабет просто не могла сейчас его видеть, а в темноте надеялась мужественно пережить «это» и не опозориться.
Александр боком присел на постель, подложив под себя ногу и глядя на жену; очевидно, он видел в темноте. Но мгновенный взрыв паники Элизабет вдруг утих, а Александр держался совершенно спокойно, непринужденно и слегка лениво.
— Ты знаешь, что будет дальше? — спросил он.
— Да, Александр.
— Поначалу бывает больно, но со временем ты привыкнешь. Значит, злобный старикашка Мюррей по-прежнему священник?
— Да! — ахнула она, ужаснувшись таким словам в адрес доктора Мюррея — как будто это он походил на дьявола!
— На его совести больше людских страданий, чем на совести тысяч порядочных и честных язычников-китайцев.
Зашуршал шелк, матрас просел под тяжестью тела, взметнулось одеяло. Александр забрался в постель и привлек Элизабет к себе.
— Сегодня мы легли вместе не только для того, чтобы иметь детей. Элизабет, мы должны скрепить и освятить свой брак. Это деяние любви — да, любви. Не просто влечение плоти, а слияние духа и души. И не надо ему противиться.
Когда Элизабет обнаружила, что он наг, она постаралась отодвинуться и обхватила себя руками, а едва Александр попытался снять с нее ночную рубашку, стала отбиваться. Пожав плечами, он поднял подол рубашки и провел мозолистыми ладонями по ногам Элизабет и ее бокам, выждал какое-то время, а потом навалился на нее. От боли у нее брызнули слезы, но от ударов отцовской тростью, ушибов и порезов бывало и больнее. И на этот раз все кончилось быстро; Александр вел себя в точности так, как предсказывала Мэри, — содрогался, судорожно сглатывал, постанывал и наконец отстранился. Но к себе не ушел — пока «это» не повторилось еще дважды. Только на прощание он мазнул губами по губам Элизабет.
— Спокойной ночи, Элизабет. Прекрасное начало.
Одно утешение, сонно подумала она, в постели на дьявола он не похож. У него сладкое дыхание, от него приятно пахнет. А если «это» и впредь будет таким, как сегодня, она выживет — и, может статься, когда-нибудь будет довольна жизнью с мужем в Новом Южном Уэльсе.
* * *
Несколько дней после свадьбы Александр не отходил от молодой жены — выбирал ей горничную, возил к модисткам и галантерейщикам, чулочникам и башмачникам, покупал ей такое красивое белье, что у нее захватывало дух, дарил духи и лосьоны, веера и сумочки, подбирал к каждому туалету зонтик.
Элизабет понимала, что Александр считает себя щедрым и заботливым, однако он сам принимал все решения: которую из двух понравившихся горничных нанять, какие цвета выбрать, какие духи, каким драгоценностям отдать предпочтение. Слова «диктатор» она не знала, поэтому мысленно называла мужа деспотом. Впрочем, отец и доктор Мюррей тоже были деспотами. А деспотизм Александра скрывался в бархатных ножнах комплиментов.
