— Так не пойдет, — возразила Китти. — Вы годитесь мне в отцы.
И вдруг она впервые столкнулась с одним из качеств Ричарда, которое не могла оставить без внимания: выражение его лица не изменилось, жесты не стали другими, блеск в глазах не погас, но тем не менее в нем произошло нечто таинственное и непостижимое.
— Да, я действительно гожусь тебе в отцы, и все-таки ты должна звать меня по имени. Здесь мы пренебрегаем правилами приличия — у нас слишком много гораздо более важных дел. Для тебя я не тюремный надзиратель, Китти. Да, я свободный человек, но еще совсем недавно я был каторжником — таким же, как ты. Заслужить помилование мне помогли удача и упорный труд. — Он усадил Китти за стол и подал ей завтрак, состоящий из кукурузного хлеба, латука, кресс-салата и воды.
— А Стивен тоже был каторжником? — спросила Китти, жадно набросившись на еду.
— Нет, никогда. Стивен — бывший моряк.
— Вы с ним давно дружите?
— Нам кажется, что уже целую вечность. — Ричард заправил рубашку под пояс и пригладил ладонью короткие волосы. — Ты понимаешь, почему тебя отправили сюда?
— А что тут понимать? — удивленно переспросила Китти. — Меня послали работать, пока я не отбуду весь срок. Так сказал судья, когда меня судили. С тех пор об этом больше никто не говорил.
— А ты никогда не задумывалась, зачем тебя и двести других женщин посадили на корабль и увезли за семнадцать тысяч миль от родины? Только для того, чтобы все вы отбыли срок каторги? Не кажется ли тебе странным, что тебя послали туда, где нет ни работных домов, ни фабрик?
В этот момент Китти как раз тянулась к следующему куску хлеба. Услышав вопрос Ричарда, она безвольно опустила руку и широко раскрыла глаза — и Ричард заметил, что они лишь отчасти похожи на глаза Уильяма Генри. Его глаза то и дело заволакивала дымка, а глаза Китти были чистыми, как хрусталь.
— Ну конечно, — с расстановкой произнесла она. — Конечно! О, какая я глупая! Но я была так потрясена и растеряна, а потом долго болела… И вправду, здесь, на краю земли, нет ни работных домов, ни фабрик. Здесь никто не носит вышитые жилеты. В Кентербери я занималась вышиванием. Значит, нас отправили сюда как жен для каторжников?
Ричард помолчал, поджав губы.
— Откровенно говоря, вы предназначены для удобства колонистов. Я не знаю точно, почему правительство приняло такое решение, — может, просто потому, что из Англии выслано слишком много мужчин, а это не способствует росту населения. В прежних колониях часто вспыхивали мятежи, люди, для которых не осталось ничего святого, бежали обратно на родину. А здесь, на краю света, им нечего и мечтать об Англии, даже если они поднимут мятеж или попытаются сбежать. Англии каторжники не страшны. Защищать надо только их тюремщиков, а также жен и детей тюремщиков. — Он сделал паузу и заглянул в глаза Китти. — Когда рядом нет женщин, мужчины превращаются в диких зверей. Следовательно, женщины необходимы, чтобы край света стал подобием обширной английской тюрьмы. Других объяснений я не нашел.
Нахмурившись, Китти вслушивалась в его слова и пыталась осмыслить их: Ричард утверждал, что ее увезли на каторгу лишь для того, чтобы она ублажала мужчин.
— Значит, мы — ваши наложницы, — сказала она. — Так вот почему матросы с «Леди Джулианы» называли нас шлюхами! А я думала, они считают, что всех нас приговорили к каторге за проституцию, и потому удивлялась. Среди нас было больше всего воровок, а также женщин, которые прятали краденое или убивали людей. Некоторые из них утверждали, что блуд — вовсе не преступление, и злились, когда их называли потаскухами. Но теперь я понимаю: матросы намекали, что в будущем нам так или иначе придется стать шлюхами. Я права?
Ричард отвел глаза и вздохнул.
— Знаешь, — наконец заговорил он, криво улыбаясь, — будь моя дочь жива, сейчас ей было бы столько же лет, сколько и тебе. И она была бы такой же несведущей — как добрый отец, я позаботился бы об этом. Как тебе жилось прежде, Китти? Кто твои родители?
— Мой отец был фермером-арендатором из Фейвершема, — с гордостью отозвалась она, вздернув подбородок. — Мама умерла, когда мне было два года, и отец нанял служанку, чтобы она присматривала за мной. Он умер, когда мне исполнилось пять лет. Ферму отдали другому, потому что у отца не было наследников, а меня отправили сначала в церковный приют, а потом в Кентербери.
— Ты была единственным ребенком в семье?
— Да. Если бы папа остался в живых, меня научили бы читать и писать, а потом отдали бы в жены фермеру.
— Но вместо этого ты попала в приют и осталась неграмотной, — негромко закончил Ричард.
— Да. Поскольку у меня ловкие пальцы и зоркие глаза, меня научили вышивать. Но вышиванием я занималась недолго — это слишком тонкая работа для пальцев взрослого человека. Я вышивала, пока мне не исполнилось семнадцать лет, а потом вдруг выросла, и меня отправили в Дептфорд. Там я стала помощницей кухарки.
— И долго ты там пробыла?
— Пока меня не арестовали. Три месяца.
— Как вышло, что тебя арестовали?
— В поместье в Дептфорде жили четыре девушки-служанки — Бетти, Энни, Мэри и я. Мы с Мэри были ровесницами, Энни недавно исполнилось шестнадцать, а Бетти — двадцать пять. Хозяин и хозяйка спешно уехали в Лондон, а мистер и миссис Хобсон разыскали портвейн и напились. Кухарка заперлась у себя на чердаке. У Бетти как раз был день рождения, и она предложила нам пройтись по лавкам. Прежде я никогда не бывала в лавках.
Ричард не мог оправиться от изумления. Он казался самому себе начальником работного дома, пожилым и властным человеком, безучастно выслушивающим эту глупую историю. А история и вправду вышла глупой — настолько, что ее было бы немыслимо рассказать в суде, если бы кто-нибудь попросил. Но никто не удосужился просить.
— Неужели тебя ни разу не отпускали погулять из работного дома?
— Нет, никогда.
— А ведь в дептфордском поместье у тебя наверняка был выходной день.
— Меня отпускали на полдня раз в неделю, но выходные у меня и других служанок не совпадали, поэтому я всегда уходила гулять в поле. И в день рождения Бетти я бы лучше прогулялась по полю, но она высмеяла меня и назвала деревенщиной, вот я и пошла с ними.
— И в лавке ты не устояла перед соблазном, так?
— Пожалуй, да, — с сомнением отозвалась Китти. — Бетти купила бутылку джина, и мы пили его все вместе по дороге. Я не помню, как мы зашли в лавку, не помню, что случилось потом — только вдруг люди вокруг меня закричали, и откуда-то появился судебный пристав.
— Что же ты украла?
— На суде сказали, что муслин в одной лавке и клетчатую льняную ткань в другой. Не знаю, почему именно эти ткани, — ведь мы были одеты точно в такие же платья. Судья сказал, что десять ярдов муслина стоят четыре шиллинга и шесть пенсов, хотя хозяин лавки твердил, что цена муслину — самое меньшее три гинеи. В краже льняной ткани нас не стали обвинять.
